Может быть, затерялись вы среди небоскребов стыда вашего?
Озритесь же — горизонт не граница, но двери! И все, счастье взаимности
знающие, — мягки!»
Так говорил я к людям в этом городе небоскребов, но не
слышали они слов моих, ибо надели уже на члены свои прищепки и накладки разные,
к компьютеру подключенные, и получили они то счастье, на которое были способны.
Лучше уж радость в глупости, чем страдание с ней, ибо у
каждого из нас жизнь одна!
Ты все еще ждешь меня, друг мой, или купил уже «программу
счастья» по моей формуле?
Твой Заратустра.
О священниках
Ватикан
Привет тебе, другой мой, из города, где даже дороги черны!
Узнал я в городе этом, что речи влюбленного не так пусты,
как речи верующего. А там, где подлинно пусто, — там черно, оттого, наверное,
даже дороги черны в городе этом.
Стыд милее мне чистого страха — вот что я понял здесь. И
если влюбленный хотя бы стыдится глупости своей, не понимая ее, то верующий
даже не стыдится собственной глупости, а лишь ищет предлоги ей.
Отчего говорит верующий, отчего не молчит он? Верно, страх
смерти заставляет его говорить. Но бояться смерти нельзя, ибо нельзя бояться
того, чего нет. А кто ее видел? Потому заключаю я, что речи верующих еще и
безумны.
О чем говорит верующий? Говорит он о том, чего не знает.
Может ли он не лгать, коли так? Благо, если бы молчал он, отвечал отрицательно,
говорил двусмысленно, но нет, он утверждает! Потому заключаю я, что он еще и
лжесвидетельствует.
Но вот задумался я, блуждая по черным дорогам города этого:
оправдывает ли страх верующего ложь его? Быть может, меньше так он будет
страдать? Пусть уж лучше он заблуждается, чем страдает, если другое ему
неведомо!
И тогда встретился я со стариком, что руководит всеми
гражданами города этого и филиалов его. И рассказал я старику этому с белесыми
глазами о том, что есть жизнь после смерти и что я видел ее. И рассказал я
подробно, указывая все, что тот надеялся от меня услышать.
И ликовал старик этот, словно дитя малолетнее красочному
подарку, и собрал он целую площадь паствы своей, и закрыли тела их мостовой
черный булыжник, и возвестил он им с балкона своего благую весть: есть, мол,
жизнь вечная!
И ликовала площадь, и ликовали кардиналы его в красных
рясах, и плакали женщины, и плакали мужчины слезами счастья, и дети их,
испугавшись, тоже плакали. И пели все они вместе псалмы, и восславляли Господа
своего, и целовались бесчувственно, так, словно праздновали они свадьбу
одновременно и похороны!
Когда же смотрел я на слезы их, то думал, что не столько
верующие боятся смерти, сколько возможности ошибиться в предмете веры своей. И
оттого настойчиво так ищут они доказательств, и оттого так всему верят они, что
говорят им!
Вот путь, каким иллюзия жизнь погубить может страхом, —
свой обман обнаружив. Оттого-то и шли они на костры жаркие, оттого истязали
себя плетьми острыми, оттого морили они себя голодом — чтобы страхом боли своей
доказать себе, что нечего им бояться!
И тогда думалось мне, какая разница, есть ли жизнь после
смерти или же нет ее, если эту жизнь, эту единственную, ту, что подлинно есть,
страдал и мучился человек?
Теперь же верующие эти обрели иллюзиям своим подтверждение,
избавились от бремени страха и радовались, как дети, только дети их были
испуганы, ибо никогда не видели они родителей своих счастливыми.
И подумав так, и слезы детей увидев, я сказал старику этому
и пастве его: «Я солгал вам, когда говорил, что есть жизнь вечная!» Знаешь ли
ты, что ответили они мне?
«Так верно, это и не ты говорил», — сказал мне, вперед
выступив, старик с глазами белесыми. «Но кто тогда?» — спросил я его. «Он!» —
вскричал старик этот и указал на распятого.
И снова плакали они все, обливаясь слезами восторга и топя в
них страх свой! Так открылось мне безумие их и глупое лжесвидетельство!
Не хотят люди созидать — вот что понял я в городе этом, где
даже дороги черны. А хотят люди, чтобы все само созидалось, и бездействие их
было оправдано.
Смерть для них — это лишь избавление от необходимости
симулировать свои деяния. Не от труда каждодневного, но даже от маскарада
своего устали они!
Не из страха потому, а из жажды по самой смерти так много
говорят они о царствии небесном! Что ж расстраиваться, когда умирают мертвые?
Жив ли ты еще, друг мой? Или же и для тебя пора мне
выдумывать басню?
Твой Заратустра.
О добродетельных
Брюссель
Привет, друг мой! Пишу я тебе из города славного, где даже
капуста мельчает!
У добродетели выросли борода, копыта и пара рогов, так что
даже капуста, испугавшись блеяния ее, обмельчала. Что же делать человеку там,
где капуста и та прячется от повадившихся в чужой огород?
Хоть и смешна добродетель мне, да не больно она радует, ибо
подобна она слепцу-сладострастнику, что принял изгибы гитары за овалы женского
тела.
Грешно потешаться над слепцом, пусть бы даже тысячу раз он
был сладострастником! Сначала верните ему зрение, а потом смейтесь! Но в силах
ли вы вернуть зрение добродетели, ею утраченное?
Добродетель ваша слепа, что же требуете от нее вы, как от
зрячей? Слепой соглядатай — не соглядатай вовсе. Чего же вы спрашиваете у него,
что он видел? Он видит тьму, такова, впрочем, и добродетель ваша, замешанная на
страхе и на незнании слова «довольно»!
Странную же цель поставили перед собой собравшиеся в этом
городе мудрецы с эполетами! Установить в мире порядок — цель столь же недостижимая,
сколь и глупая.
Как можно установить нечто в том, что есть само по себе
вечное становление, для которого даже крушение — лишь один из этапов? Можно
повлиять на становление, но как же его остановишь? Легче уж солнце заставить не
светить больше!
«Каких только не видел я добродетелей, но добродетель
Порядка — самая непорядочная из всех! Ибо не знаете вы другого порядка, кроме
того, что сами себе придумали, так и живите же с ним и не суйтесь, куда не
следует!
Что такое добродетель ваша, как не утверждение собственной
правоты вашей? Но кто же считает себя неправым? Пусть он сам покажет на себя
пальцем! Нет таких, все молчат и пальцы прячут в дырявых карманах!
И молчат они потому, что каждый себя считает истинно
добродетельным, а другого недостаточно добродетельным или же недобродетельным
вовсе. Как же договориться вам?
То-то и оно, что не хотите вы договариваться и не будете. Не
для того собрались! И добродетель ваша слепая для ушей предназначена вами, а не
для глаз. Пыль пускаете вы теперь в уши!
