Лилейные песни поет добродетель ваша, и всякий раз меняет
она тембр свой на тот, который хотят уши длинные слышать упрямцев
добродетельных!
И потому добродетель ваша — лишь музыка сопровождения, лишь
маневр обходной, а защищает она то единственное, что зовется у вас гулким
словом: «Еще!»
Но скажите мне, если воцарится одна добродетель из многих,
то не придется ли вам поступиться и вашей? Помните, что чем выше поднимаетесь в
гору вы, тем меньше людей может на ней уместиться. Придет время, и будете вы
время коротать в одиночестве полном — тот, кто выживет!
Когда же кричите вы о благе для всех, то пугаюсь я крика
вашего. Как знаете вы о моем благе? Кто сказал вам, что есть для меня благо?
Когда бы были вы эгоистами, не сказали бы, что знаете благо мое, ибо было бы
вам известно, что не знаю я вашего. И это была бы правда, и мы могли бы
договориться!
Но почему не говорите вы так? А все потому, что плевать вам
на благо мое, ибо для вас существует лишь ваше! Так знайте же, что не
существует блага самого по себе: сколько бы хищник не прятал зубы — придется
ему обнажить их. И тогда рухнет все здание хваленое добродетели вашей, но не с
тем рухнет оно, чтобы освободить вас, а с тем, чтобы погубить нас всех!
Крепитесь же, осталось недолго! Но когда погибнет все от
того, от чего не ожидали вы, тогда поймете вы, добродетельные, что делили вы
то, что не принадлежало вам! Но будет поздно: думали вы защитить себя от
пожара, а случилось у вас наводнение. Запаслись вы водой, да не запаслись
спасательным кругом!»
Так говорил я в здании огромном, где крест символизирует
землю круглую. Так земля несет крест свой, когда другие носят погоны, а капуста
мельчает тем временем. И хоть с виду похожа она на мозговые извилины, извилин
мозговых не нашел я здесь, ибо была мне ответом новая глупость: «Есть у нас и
подводные лодки!» — так отвечали мне повадившиеся в чужой огород.
Нельзя искать то, что случится, ибо все в свой черед само о
себе заявит. Но ощутить нужду настоящего и сказать самому Себе: «Довольно!» —
вот, что следует эгоисту сделать. Только бы уметь быть эгоистом!
Ты все еще ищешь или понял уже, что добродетель — лишь
одинокая тень безумия? «Жизнь одна», — так, если помнишь ты, говорил друг
твой — Заратустра, теперь многократно убедился он в этом.
А если бы и была у тебя вторая жизнь, то знай, что все равно
нет у тебя на нее времени, ибо даже капуста стала мельчать, скоро рогатым и
вовсе нечего будет есть!
Твой Заратустра.
О черни
Тибет
Привет, друг дорогой, шлет тебе Заратустра из места
одинокого, где даже горы кажутся одинокими!
Ну и странных же людей повстречал я здесь: жизнь свою они
превратили в покой, ибо так готовятся они к смерти, которая больше для них, чем
жизнь. Странно ли, что и горы кажутся здесь одинокими?
Ходят они, как тени, эти желтые люди, говорят они тише
листвы пожухшей, улыбаются только губами и шаркают по скалистым склонам
протертыми своими сандалиями.
Сначала мне понравилось среди них, но потом ощутил я, что и
сам уподобляюсь я тени. «Но тени чего?!» — спросил я себя. И не было мне
ответа, и только странные люди улыбались мне узкими расщелинами своих глаз,
шепча, подобно листве пожухшей, загадочные слова, которые я не в силах был
разобрать.
Говорили они мне о черни, говорили тихо, говорили
застенчиво. Чернь — это люди, которые умирают, но родятся в скором времени
снова. Они же, эти странные люди, что шаркают по склонам в протертых сандалиях,
люди эти, средь которых и горы кажутся одинокими, решили умереть насовсем.
И тогда увидел я, что они уже умерли! Среди теней находился
я, и сам чуть было не стал я тенью. Отчего же зовут они чернью тех, кто не стал
еще тенью, а себя — нет, хотя сами они — тени, а тени черны! Кем еще быть
теням, если не чернью?
И тогда разъяснили мне странные люди эти, что есть чернь.
«Чернь — это созидающие», — так думают эти желтые люди в протертых
сандалиях, что живут среди гор, которые кажутся оттого одинокими.
«Но что же жизнь тогда, если не созидание?» — спросил я
людей этих, глядя в узкие расщелины их неморгающих глаз.
«Жизнь — это страдание, и она иллюзорна», — ответили
мне тонкие губы их.
«Но что же реально тогда, если не жизнь?» — снова спросил я
людей этих странных.
«Реальное непостижимо», — ответили они, улыбнувшись
пустыми глазами, и стали вовсе безгласны.
Умереть в жизни — вот оно, высшее благо для тех, кто не
считает себя чернью, но черен, как тень.
«Зачем же ушли вы в горы? Там, внизу, полным-полно таких,
как и вы, и даже «лучше» вас, ибо они уже умерли!» — так говорил я с тенями,
чьи глаза никогда не смыкались, кроме как для временной смерти. Но не было мне
ответа.
И тогда спустился я с гор и повстречал людей там, что и
вправду чернью себя считали. Они рассказывали мне, что жили прежде и будут жить
впредь.
А я спросил их — откуда знают они это, и они ответили мне,
указуя на горы: «Там живут те, кто знает тайну сию лучше нас! Они говорят!»
«Так вы можете ничего не делать, раз все и без вас
продолжается?» — спросил я тех, кто именовал себя чернью.
«Ничего не делать — то признак мудрости, мы же чернь, нам не
дано!» — так отвечали мне люди, которые называют себя чернью и живут подле гор,
которые показались мне от слов этих еще более одинокими.
Дано человеку жить, но одни полагают, что это бессмысленно,
другие — что неизбежно. Да, трудно кого-то из них назвать человеком, они больше
похожи на чернь!
Эгоист светится, самим Собой Других освещая, но не было
таких в месте этом, где даже горы кажутся одинокими! Воистину, холодный ветер
дует нам с юга!
Одинок ли ты, друг мой милый, или ты светел?
Твой Заратустра.
О тарантулах
Оксфорд
«Здравствуй, друг мой! Пишу тебе из города, где даже овцам
запрещено умирать, — так боятся за жизнь свою люди в местечке этом!
Странный город посетил я: здесь всякий норовит натянуть на
себя шелковую мантию, покрыть голову четырехугольной шляпой, что увенчана
кисточкой, и сказать вслед за этим: «Мир — это лаборатория!»
В городе этом показали мне овцу, что не умерла, но обрела
жизнь вечную. И увидел я, что не овца это, а копия копии. Но говорили мне люди
с кисточками: «Это та овца, только вторая такая же!»
И дивился я словам их: ибо не ясно мне, «та» или «такая же».
Но не слушали меня лаборанты жизни и говорили мне: «Что ты путаешь нас,
Заратустра! Разве не видишь ты, что победили мы смерть?!» И я смеялся в ответ
им, рассказывая притчу о тарантуле:
