Внутренняя уверенность подняла меня на ноги: «Надо жить дальше,
будущее наступает, а если прошедшее не оставить в покое, то можно пропустить
грядущее. Грядущее наступает!»
Уже в давке метро утренний эпизод представился мне по-иному:
«Нелепо бояться потерять то, чем не обладаешь: ты просто не
имеешь того, что боишься потерять. А если действительно боишься потерять, то
значит — точно не обладаешь: так стоит ли бояться потерять?
Страх этот нелеп и абсурден, а потому, ибо он страх, он
дважды бессмыслен. Мы не замечаем того, чем подлинно обладаем. Из-за
ненасытности нашей смотрим мы вдаль, а потому видим лишь пустоту.
Мы не можем бояться потерять то, чем обладаем, ибо мы не
знаем того, чем обладаем. Попытки обладания — вот признак слабости нашей, вот
отчего говорит Заратустра: "Довольно!"
Не отступление, но обретение звучит в заветном:
"Довольно!"
Обладаю ли я своим?
Обладаю ли я своей одеждой? Разве уличная грязь не обладает
ею больше меня? Разве гвоздь, нарочито торчащий из стены и готовый порвать мою
куртку, не обладает ею больше меня?
Куртка как куртка — лишь форма и бренна, как всякая форма.
Обладать формой — значит ввериться смерти. Но и содержание — лишь форма бытия.
Обладать содержанием то же, что обладать формой, — это признание прав
смерти.
Исходящее от меня перестает быть моим, я теряю в отношении
исходящего статус обладателя. Скорее оно будет обладать мной, нежели я — им.
Тот, кому адресовано мое, обладает моим много больше, чем я.
Обладаю ли я Другим?.
Только образом Другого — другим обладаю я, но нет в другом
ничего от Другого, а Другим я не могу обладать. Но другой — это мое, я же не
обладаю своим, скорее уж мое обладает мною!
Нет ничего смешнее ревности, нет ничего смешнее попыток
обладать желанием Другого. Желание обладать желанием Другого — вот, что снедает
душу каждого, кто тешит себя надеждой быть любимым.
Когда же нам не удается подчинить себе желание Другого (а
как это может удастся?), то мы обманываем себя, воображая реальность
нереального. Крушение этого мифа — крушение Вавилонской башни!
Чем же я обладаю?…»
Тут цепь моих рассуждений судорожно оборвалась и стала
нервно пульсировать, словно росток, бьющийся о кожуру семени.
Напряжение достигает своего предела, проснувшаяся река
взламывает весенний лед, секунда взрыва: «Я обладаю лишь крошечной точкой
внутри себя, крошечной — самим Собой!»
«Обладать самим Собой — разве не обладать всем?» Испуг этого
откровения, эта вспышка, яркая, как тысячи солнц, на мгновение ослепила меня. Я
зажмурился, сжался, глаза, глаза заслезились.
И во тьме слепоты открылась мне бездна, исполненная
человеческими страданиями: на мириадах пылающих алтарей стенали и корчились от
невыносимой боли души людей — жертв своего ненасытного желания обладать.
Комочки слизи, распростертые на огненных помостах, бессильно
содрогались от пароксизмов сковавшей их судороги. Их безголосый рев, подобный
стону чудовищного камертона, пронзил все мое существо.
От этого звука запредельной, немыслимой частоты у меня
затрещали и, казалось, лопнули барабанные перепонки. Боль вытянула струной
жилы, дрожь сотрясла тело. Я чудом удержался, чтобы не закричать.
Ослепленный, но видящий, оглушенный, но слышащий, я уже не
стоял, но, кажется, парил над этой кроваво-огненной бездной. Человеческие
страдания — как они ничтожны! Они порождают сами себя, они собственные
заложники, пленники, жертвы.
«В одиночку мне не справиться с этим демоном — моим желанием
обладать, ибо через него утверждает себя жизнь моя, утверждает, чтобы
погибнуть, сгореть в домне своего обладания!
Не нужна Жизни жизнь отдельная, Жизнь — охотница до золы
жизни погибнувшей, и зола эта — пища для Жизни, а Жизнь есть нечто большее, чем
жизнь».
Двери вагона с шумом открылись, и толпа вынесла меня на
платформу, полную неясного, протяжного гула. Я шел бессмысленно, не осознавая
ни цели, ни побуждений, со всех сторон меня толкали снующие туда-сюда люди. Мир
казался котлом, в котором варится обезличенная масса.
«Мне нужно ощущать Другого, ибо он — единственное
ограничение моего желания обладания, — так говорило мне мое
сознание. — Мне нужно ощущать Другого как то, чем нельзя обладать.
Мне нужно ощущать Другого, но не так, как делает это зверь,
ощущая Другого как неизвестное. Мне необходимо ощущать Другого так, как могу я
ощущать самого Себя».
На эскалаторе анфилада уходящих вверх светильников приковала
мой бессмысленно подергивающийся взгляд. Зрение теперь возвращалось, хотя и
странным образом.
«Но как ощутить мне самого Себя, если для этого мне нужен
Другой? А Другой неощущаем мною до тех пор, пока не ощущаю я самого Себя. Мы
должны созидать друг друга, чтобы Жить.
Вот он, порочный круг, где Жизнь пожинает свою золу — мою
жизнь, которой потому нет у меня. В одиночестве моем нет жизни, здесь сгорает
она бессмысленно и бесследно.
Ко мне приходит Другой, чтобы вернуть меня к Жизни через
преодоление смерти, что настигла меня в сумраке внутреннего говорения. И затем
он уходит, он уходит от меня, чтобы я ощутил самого Себя.
"И когда вы откажетесь от меня, я приду к вам".
Чтобы обрести Другого, должен я отказаться от своего обладания, должен я
довериться. С Другим обретаю я Жизнь, которой отдаю я свою жизнь».
«Заратустра ушел от меня, чтобы вернуть мне меня Самого и
вернуться!» — так ошалевший, потерявшийся в своем забытьи, думал я на выходе из
метро.
Перед восходом солнца
Холодный утренний ветер приласкал мое онемевшее лицо.
Перламутровое небо с тяжелыми облаками открывалось над коробками зданий. Я
вдыхал слегка морозный воздух, я вдыхал небо.
Во мне говорила радость, она говорила теперь: «Он вернется!»
Я чувствовал сердце, я согревался его биением. А ноги несли меня дворами, где
прошлым вечером я видел призрак моего друга.
Наконец кончилась суматоха, охватившая меня в вагоне метро,
я овладел собой и стал самим Собой для самой Жизни, я ощущал себя открытым.
Козни одиночества пали, ибо мы одиноки только сами в себе.
На секунду я замер в том месте у кирпичной стены, где вчера
казался мне призрак Заратустры. Неоновый фонарь был уже выключен, а утренний
свет величественно вступал в свои дарующие права.
Старый двор был полон утренних звуков, еще хорошо различимых
в нарастающем общегородском шуме. Люди спешат на работу, а вечно голодные
собаки рыщут вокруг мусорных баков.
На лавочках, словно на разбитом для привала биваке, сидят их
завсегдатаи — бездомные, мечтающие об опохмелке алкаши и дворники,
обслуживающие близлежащие подъезды.
