Я шел по мягкому небесному своду, меня поддерживал
услужливый ветер, пурпурные облака, подобно хламиде, облегали тело. В руках я
держал чашу весов, но только одну, казалось, что я сам был второй, недостающей
чашей.
Какие-то темные существа толпились вдали. Но я не испытывал
ни страха, ни смущения и уверенно шел им навстречу. Странные и загадочные виды
открывались мне в эти мгновения.
Огромная, достигающая облаков винтовая башня, которую
продолжают строить миллионы натруженных рук, вопреки естественному ее
разрушению, казалась мне сверху спиралью, что уходит не вверх, а вниз — глубоко
под землю.
Мрачные круги этой гигантской спирали были полны людьми,
которые кишели в них, как слепые термиты, встревоженные чьим-то внезапным
вторжением.
Но в то же время эти круги казались мне чудовищными
завихрениями гигантской воронки, образованной потоками еще большей по размеру
реки.
Огромный челн, или лодка, или, может быть, корабль неспешно
бороздил эту реку, смыкавшуюся с небом, и темный возничий, подобный римскому
колоссу, посапывая, опускал тяжелое весло в ее ершистую гладь.
Сейчас кажется странным, что все это виделось мне
одновременно — и башня, и круги, и воронка, и люди, и река, но тогда, в тот
момент, я не ощущал никакой неестественности, созерцая это захватывающее дух
видение.
Мое дыхание было спокойным и глубоким, я размеренно
приближался к ожидавшим меня существам. По внешним признакам они вполне
напоминали людей, с той лишь разницей, что все: и глаза, и уши, и даже кожа —
были не более чем искусно выполненной бутафорией.
Они моргали своими веками над несуществующими глазами, их
ушные раковины топорщились над несуществующими слуховыми проходами, их кожа
напоминала костюм водолаза и была совершенно бесчувственной.
Только разинутые рты, приковавшие мое внимание, только рты
этих существ казались настоящими и были подобны ненасытным жерлам. Существа эти
вопили неистовым криком, не слыша друг друга.
* * *
Первая группа уродцев по-хозяйски быстро забралась в мою
чашу и стала раскачиваться в ней, подобно маленьким безобразникам на гигантских
качелях. Остальные же толпились внизу и тянули наверх свои костлявые руки.
И что-то говорило во мне: «Ты взвешиваешь Желание свое,
Человек!»
Отвратительны были представители этой великой силы, что так
чтил я прежде.
То, что называют голодом, увидел я в пустых глазах и столь
же пустых желудках, что пульсировали, как пожинающие сталь домны.
То, что называют страстью, предстало мне пожирающими ртами,
с чьих губ зловонных и склизких текли струи густой желто-зеленой желчи.
Похотливы, сладострастны и ненасытны были эти уродцы. Тела
их, надутые, как распираемый газами труп, извивались неистово, члены
топорщились, вылезая из самих себя, а рты открылись настолько, что не видно
было голов!
Покрытые странным налетом языки, выпадая из мрака зияющих
глоток, оплетали, облизывая, собственные тела этих отвратительных созданий, и,
казалось, еще одно мгновение — и они проглотят сами себя!
Ноздри разбухали и выворачивались наружу. Уши были подобны
сосцам и наливались сами собою, а сосцы уподоблялись ушам и жадно прижимались к
телам этих уродов, подобно гигантским присоскам.
Тела трепетали в судорогах и конвульсиях, мышцы исходили на
спазмы и подергивания. Сердца казались развороченными язвами, мозговые извилины
шевелились, словно трупные черви, поедая собственные белесые прожилки.
Кости гнулись, как волосы, пуская вокруг себя волны, а
жесткая щетина волос оцарапывала тела в кровь, которую немедля слизывали
зеленые языки и растирали выгнутые ладони.
Я вздрогнул, и тотчас от моего движения чаша перевернулась.
Секунда, и среди окружавших меня существ возникла паника, они дрались друг с
другом.
Наступая на головы собратьев и опираясь на тела упавших,
новая партия уродов ревниво и властно лезла в мою загрязненную уже чашу.
И что-то говорило во мне: «Ты взвешиваешь свои Требования,
Человек!»
Еще более ужасными показались мне эти новые существа, ибо
они сочленились друг с другом в моей чаше, чтобы самой ужасной из казней
уничтожить всё, едва подающее признаки жизни.
Их острые, распирающие рты зубы впивались в покатые плечи
соседа, разбрызгивая по сторонам его красно-коричневую кровь. Их руки рвали
близлежащие тела и бросали оторванные куски вниз. Их ноги топтали внутренности
тел, превращая потроха в единую зловонную жижу.
Желчь, слюни, гадкие испражнения и едкие соки в
невообразимом количестве изливались этими существами, что так были похожи на
людей, окрашивая дикими фосфоресцирующими красками все это ужасное месиво,
разъедая и портя.
Так, власть предстала мне дырявым, оскалившимся ртом с
гниющими зубами, тщедушным телом с кривыми ногами наездника и пальцами,
завязанными в узел.
Так, справедливость предстала мне в образе пронырливых
языков и указующих пальцев, что протыкают тела.
Мышцы уродов, напоминающие булыжную мостовую, тряслись и
сотрясали. Сосцы пульсировали и давили, уши, подобно рогам, упирались, чтобы
конечности лучше могли раздавить. А раздувшиеся ноздри не поглощали, а
напротив, источали ужасную вонь.
Срамные места этих ужасных и отвратительных существ были
столь непомерны, что одни, желая разрушить, сами трескались, а другие, намереваясь
поглотить, путались в собственных складках, прикусывая сами себя.
Мозговые извилины требующих существ были подобны неумолимой
плети, что обрушивалась на окружающих, издавая звенящий свист, а сердца —
насосам, что изливали едкую кровь черного цвета со сгустками багряных тромбов.
Бордовые языки вращались, как электрические сверла, и
буравили тела, пробивая насквозь. Жилы тянулись, как путы и, исходя на
неистовые звуки, связывая и удушая, резали живую плоть, подобно металлическим
струнам.
Таковыми предстали мне требования людей, их стремление к
власти, их попытки повелевать желаниями других.
В ужасе, перемешанном с отвращением, я так дернул чашу
весов, что вся эта бурлящая, зловонная каша разлилась на головы безумствующих
внизу.
И когда посудина моя опустела, я как-то автоматически
опустил свою в миг ослабевшую руку, но тот час возникшее оживление заставило
меня вновь отдернуть ее. Тщетно, в чаше весов уже красовались уроды третьего
ряда!
И что-то говорило во мне: «Ты взвешиваешь свои Страхи,
Человек!»
Я ужаснулся! Ничего более ужасного не видел я прежде, ничего
более ужасного не мог бы себе и представить. Это была настоящая, пульсирующая,
само порождающаяся смерть!
Острые, как молнии, языки, словно бы притаившиеся в засаде,
стремительно проскальзывали меж губ, когда веки на сотую долю секунды решались
открыться, и как жало пронзали пустые глаза этих отвратительных существ.
