Зар совсем поседел, его голова стала белой, почти сахарной.
Он подстригся очень-очень коротко. Множество больших и малых морщинок, как
трещинки на старинной картине, покрыли его живое лицо. В глазах, к счастью, не
появилось грусти, но они стали еще более пронзительными, еще более зоркими.
Я ужасно мучаюсь его волнением, право, происходящее со мной
совсем того не стоит! Зачем же так из-за меня переживать? Все так естественно —
как-то же нужно умирать. Не хочется думать, что все они готовятся к моей смерти,
я ведь жив еще пока…, а этого «пока» вполне довольно.
Перелет прошел нормально. Мы в Париже, пока поселились в
отеле, но уже завтра меня положат в больницу. Сегодня были на приеме у
нейрохирурга, меня посмотрели, дообследовали. Операция, по всей видимости,
через два дня, паллиативная: частично удалят опухоль и освободят от чрезмерного
сдавления зону дыхательного центра.
В сочетании с химиотерапией можно будет еще какое-то время
прожить, хотя и не долго, а потом отправлюсь на «Елисейские поля», но не на те,
что здесь, а на те, куда отправляются с чувством выполненного долга. Хочется
шутить, так, смехом, уничтожается идеализм, а потому — страх. Его смерть —
самая забавная из всех.
Мы гуляем по Парижу, я уговорил Зара сходить в Лувр
(впрочем, он и не сопротивлялся), мне хотелось увидеть три заветные картины
Леонардо. Почему-то никогда не думал, что это возможно, а ведь, в сущности,
такой пустяк!
Не столько меня поразил Париж, сколько его люди — все
готовятся к торжеству, очень забавно. Люди все-таки — малые дети, причем во
всех смыслах и во всех ипостасях. Они ждут чуда и как дошкольники, и как
доисторический австралопитек. Они не спешат в этом признаться, но разве это не
написано у них на лицах?
«Чудо!» Сказка — вот она, предполагаемая человечеством
правда жизни, с прилагаемыми в комплекте принцами и принцессами. Всё мы ищем по
ту сторону, но ведь по ту сторону сказки — только сказочник. Кто же по ту
сторону чуда? «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать», —
это мог сказать не только француз, но сказал именно француз.
Наверное, на парижских улицах наша пара выглядит самой
забавной: высокий и статный, седой, но коротко стриженный старик, с юным, как
вечная весна, взором, держит под руку весьма, надо признать, молодого человека
среднего роста, взгляд у которого, конечно, не очень, и вдобавок ковыляет он
враскоряку.
Когда у меня начались проблемы с координацией и походкой,
Заратустра подарил мне шикарную черную трость с серебряной рукоятью, я еще в
детстве о такой мечтал. Странно, да… И все же очень красивая, правда, я уже
вполне с ней управляюсь. Зар называет ее моей удочкой — я ловлю на нее взгляды
прохожих. Люди странно устроены…
Крик о помощи
Где я очутился? То ли лес, то ли горы, покрытые лесом? Я не
так много путешествовал, чтобы с ходу разбираться в подобных тонкостях. Но
растительность действительно странная. Деревья высоченные, с толстыми,
благородными стволами и сочной зеленью, наглухо закрывающей небо. У хвойных
иглы длиною с кисть взрослого человека. Земля покрыта жестким темно-зеленым
мхом, а трава мясистая, влажная, опутывает стопы, словно карликовые лианы. Это
или лес радиационного происхождения, или Эдем до генеральной уборки!
Я оглядываюсь, мои глаза буквально спотыкаются о старика,
стоящего неподалеку. На нем простой наряд из грубой мешковины, длинные волосы,
борода до самого пояса, в руках огромная палка с загадочным, массивным
утолщением сверху. Лицо морщинистое, как высушенная репа, глаза почти
стеклянные, ели заметные из-под густых нависающих бровей.
— Прорицатель? — почему-то спрашиваю я, без тени
удивления в голосе.
— А ты друг Заратустры? — с той же уверенностью,
словно лишь для соблюдения некой формальности, уточняет он.
Мне ничего не остается, как только качнуть головой в знак
согласия.
— Зачем вы пришли смущать царство мертвых? — его
брови сошлись на переносице, и холодный упрек блеснул под неморгающими веками.
— Царя или мертвых?
— А ты хитрец! — улыбаясь, дивится старик и
символически грозит мне своей дивной клюкой.
— Это царство мертвых?
— Это мир одиноких.
— Мир одиноких… Понятно, — я выдерживаю
паузу. — Зачем врешь мне, старик? Разве спрашивает прорицатель о будущем у
несведущего? Разве может существовать мир одиноких, а не множество одиноких
миров? Разве можно навещать мертвых?
Старик пристально смотрит в мои глаза, но я без труда
выдерживаю его стеклянный взгляд.
— Тебя зовут, — наконец говорит
прорицатель. — Я ничего не слышу.
— А ты не слушай, — отвечает он.
Я перестаю прислушиваться, и меня словно пронзает звуком —
это голос, это крик о помощи, крик едва различимый, но по значению своему
абсолютно конкретный: крик о помощи.
— Кто это?
— Тебе лучше знать, — упирается старец и трясет
своей всклокоченной бородой.
— Это не Заратустра, он там, где молчание. Я не хочу
идти на этот крик, он не вызывает во мне сострадания.
— Ты свободен. В царстве мертвых нет ни у кого над
тобой, живым, власти, кроме тебя самого. Хочешь — стой, хочешь — пляши, хочешь
— пади навзничь, хочешь — иди к Заратустре, он дожидается тебя в пещере
одиночества, а хочешь — ступай на зов. Твое дело!
— Прежде чем отказать, следует знать, кому отказываешь.
Я пойду на зов. Ты же, старик, — обратился я к прорицателю, — иди в
пещеру, я не хочу, чтобы Заратустра чувствовал себя одиноким.
— Со мной ему будет вдвойне одиноко, — сказал
старики прищурился, как заправский плут.
— Ты слишком высоко себя ценишь! — рассмеялся я в
ответ забияке.
— Не люблю я довольных, — насупился прорицатель.
— Их не можешь ты напугать, кудесник будущего?
— Они тревожат сонм одиноких! — воскликнул старик
в приступе благородного гнева.
— Ты же знаешь лучше меня, что нельзя потревожить
одинокого — границы одиночества неприступны. Кого же хочешь ты обмануть?
— Да, верно, тебя мне не слопать. Что ж, пойду к твоему
Заратустре!
— Не обломай зубы, прорицатель конца, они тебе еще
пригодятся для доброй трапезы! — так ответил я старику и поспешил на зов,
к сожалению, прочь от того места, где, чувствовал я, ждет меня Заратустра.
Беседа с королями
Я действительно поспешил на зов, но, несмотря на все
прилагаемые мною усилия, я практически не двигался с места. Что ж, я подивился
и встал. Мгновение спустя земля лениво качнулась, словно ей было нужно
поудобней усесться, а потом сама легко и расторопно побежала под моими ногами,
которыми я только и успевал перебирать.
