— Драться будете?
— Не буду. — Парень покосился в сторону крыльца. — Просто время потеряете. Я работаю в доме Бекасовых недавно, меня прислали на следующий день после того, как произошла эта ужасная трагедия… Разумеется, я знаю об этой ужасной трагедии, но не больше, чем все. Я даже парней этих несчастных не знал — Гришу и Максима. Видел их, конечно, в агентстве, но, знаете… у нас такое большое агентство…
Обитатели дома возникали перед глазами один за другим. Сравнительно молодая женщина с аккуратно уложенными волосами, усталым лицом и выразительными глазами — представилась домработницей Ольгой и повела Турецкого в дом. В гостиной перед внушительной плазменной панелью сидел мальчик — обладатель холеного лица и блеклых глаз. Ольга представила его Леонидом, сыном Павла Аркадьевича от предыдущего брака. Мальчик сухо кивнул, смерил Турецкого равнодушным взглядом, снова взялся за игровую приставку — через нее он общался с живописными монстрами, прыгающими по экрану.
— У вас большой дом, — заметил Турецкий, озирая вместительный холл, венчаемый галереей второго этажа и кучкой хрустальных люстр на куполообразном потолке.
— Это не мой дом, — улыбнулась Ольга. — Этот дом принадлежал Павлу Аркадьевичу, а сейчас он принадлежит Анастасии Олеговне. Возможно, скоро я отсюда уволюсь.
— А что так? — удивился Турецкий. — Не устраивает жалование?
— При Павле Аркадьевиче меня устраивало все, — вздохнула женщина. Настала пауза, она подняла голову, перехватила заинтересованный взгляд, вспыхнула: — Я не знаю, о чем вы подумали…
— А вы не давайте пищу для раздумий, — улыбнулся Турецкий.
— Впрочем, мне все равно, о чем вы думаете. После смерти Павла Аркадьевича здесь царит невыносимая атмосфера… Познакомьтесь, пожалуйста, с Инессой Дмитриевной, она спускается по лестнице. Это мама Анастасии Олеговны. Павел Аркадьевич был настолько добр, что разрешил ей жить с нами…
По лестнице спускалась женщина в длинном и почти скромном домашнем платье, отделанном старомодной вышивкой. Если бы он увидел ее со спины, то решил бы, что перед ним молодая дама. Она была невысока, хрупка, обладала гривой тщательно закрашенных волос. Но вот лицо… Турецкий галантно раскланялся, ловя себя на мысли, что с большим бы удовольствием куда-нибудь спрятался. Страшная штука — красота. Но с годами она становится еще страшнее. Ее лицо напоминало засушенную мумию, при этом на лице выделялись большие, подведенные тушью глаза, а губы были накрашены алой помадой. Впрочем, голливудских ужасов при встрече не произошло. Ольга скромно встала к стеночке, а дама сдержанно улыбнулась, поздоровалась, не протягивая руки.
— Вы из Москвы? Про вас рассказывал прокурор Виктор Петрович. А еще нам сказали, что раньше вы были лучшим следователем Москвы. Надеюсь, что теперь вы во всем разберетесь? Или вы уже не лучший следователь Москвы?
— А вы поможете, Инесса Дмитриевна? — улыбнулся в ответ Турецкий.
— Готова помочь всем, чем могу. Вопрос лишь в том, чем я могу вам помочь?
Похоже, работа в театральной администрации наложила на Инессу Дмитриевну неизгладимый отпечаток — в ее голосе зазвучали драматические нотки. И голос, в отличие от лица, вовсе не казался старым.
— Я попозже с вами поговорю, не возражаете? Хотелось бы в первую очередь пообщаться с Анастасией Олеговной.
— О, разумеется, — дама уступила дорогу, — Оленька проводит вас к ней. Но только не сильно утруждайте мою дочь, договорились? Настя столько всего перетерпела, мы так терзались, когда случилась эта страшная трагедия… — Голос дамы мелодраматично дрогнул. Она сглотнула, отвернулась, стала спускаться в холл. Турецкий с Ольгой поднялись в бельэтаж. Было слышно, как внизу пожилая женщина отчитывает пацана:
— О, боже, опять он играет в эти жуткие игры! А ну, выключи немедленно! Дорвался, негодник! Отец ему такого не позволял, а теперь, выходит, все можно, матери все равно… Кому говорят, выключи, Леонид!
— Вы не очень любите Инессу Дмитриевну? — подметил Турецкий, озирая богато орнаментированный коридор.
— Вы бы тоже ее не полюбили, — тихо отозвалась Ольга. — Достаточно встретиться с этой дамой в плохо освещенном помещении… или оказаться, допустим, один на один в застрявшем лифте. — Ольга нервно улыбнулась. Турецкий почувствовал, как от нее исходит энергетическая волна. — Это мое субъективное мнение, не беспокойтесь. Инесса Дмитриевна нормальная женщина с небольшими, назовем их так, театральными странностями. Она не злая, временами хорошо воспитанная, ей дали хорошее образование… Вы чему-то улыбаетесь?
— Ничего особенного, Ольга. Если человеку дали хорошее образование, это еще не факт, что он его получил. Признайтесь, Инесса Дмитриевна вас третирует?
Ольга засмеялась — похоже, без натуги.
— Вопрос неправильный, детектив. Я не тот человек, которого можно безнаказанно третировать. Я могу и ответить, могу и послать весь этот дом к чертовой матери. Если бы Инессе Дмитриевне взбрело в голову проявить ко мне неуважение, она бы крупно пожалела.
— Извините. — Ему действительно стало как-то неудобно. — Вы не служанка, вы наемная работница, я понимаю. Не возражаете, если позднее мы с вами поговорим? Скажем, о покойном генерале Бекасове.
— Хорошо. — Она почти не колебалась, только посмотрела как-то воровато по сторонам. — Можете прогуляться к пруду. Это на западной стороне участка. Я приду туда примерно через полчаса. А сейчас идите прямо, в конце коридора свернете направо. Когда я в последний раз видела Анастасию Олеговну, она была в оранжерее. Она у нас всегда в оранжерее…
Он с интересом смотрел на ладно скроенную фигуру уходящей женщины. Растут и ширятся ряды фигурантов и фигуранток…
В оранжерее — специально выделенном закутке второго этажа, заделанном стеклом — было довольно прохладно. Три окна нараспашку, ветерок колыхал причудливые метелки диковинных тропических растений. Все это больше походило на зимний сад. А может, на летний — Турецкий плохо разбирался в садоводстве и огородничестве, справедливо полагая, что огород — это такая гиблая почва, на которой человек становится рабом. Женщина уже закончила подкармливать развесистый цветок, убрала на полку пакет с химией, сняла перчатки, повернулась к нему.
— Вы даже не предупредили о своем приезде… — Она протянула руку. Он пожал безжизненную мягкую ладошку.
— Надеюсь, ничего страшного, Анастасия Олеговна?
— Думаю, нет. Пойдемте в гостиную. На втором этаже есть хорошая комната, я люблю в последнее время в ней сидеть. Позвольте уточнить, вы Турецкий?
— Без ложной скромности, да.
Женщина улыбнулась.
— Пойдемте…
— А у вас тут мило.
— Спасибо. Никому не доверяю работу по саду. Павел Аркадьевич всегда ворчал — давай, де, наймем садовника, сколько можно в этой земле ковыряться… Никто не понимает, какое это удовольствие.
Турецкий деликатно промолчал, пропустил хозяйку дома. «Хорошая комната» располагалась напротив сада. В ней действительно было уютно, ветерок колыхал шелковые шторы, поигрывала «музыка ветра» — аналог бамбукового колокольчика. Женщина, заметно прихрамывая, добралась до ближайшего кресла, знаком предложила гостю присаживаться. Турецкий с любопытством осмотрелся. Над интерьером гостиной потрудился грамотный дизайнер. В каждом дюйме пространства сквозила тоска по морю. Из контекста выпадал только странный рисунок, выполненный детской рукой. Он висел, закованный в рамочку, на центральном участке стены и изображал несуразного пингвина с распахнутыми крыльями — то ли приземлившегося, то ли собравшегося взлететь.
