– Нет-нет, заберите его обратно! – заявил тот. – Я только что пережил суровое потрясение – и сейчас решительно не в форме!
– В общем-то, я не хочу, если быть точным, – сообщил Эдмунд, решительным шагом подходя к его стулу и останавливаясь перед ним, заложив руки за спину. – Я прошу прощения за то, что назвал вас болваном, сэр. Нелепым болваном, – добросовестно поправился он.
Но сэр Ньюджент лишь досадливо отмахнулся.
– Ну, хорошо, хорошо!
– И еще, – храбро продолжил Эдмунд, – это был не Шьен. Это был я. Мне очень жаль, и… вот они!
Он вынул руки из-за спины и разжал ладони, на которых лежали разлохмаченные кисточки. Феба, явно не ожидавшая ничего подобного, испуганно ахнула; сэр Ньюджент ошеломленно взглянул на кисточки, а потом поднял глаза на мальчика и, задыхаясь от гнева, прохрипел:
– Ты… ты! Клянусь Богом, если я сейчас…
– Фотерби!
Голос Сильвестра, набатным колоколом ударивший в уши разъяренному денди, остановил его, когда тот уже начал угрожающе приподниматься со стула. Сильвестр быстро шагнул вперед, и Эдмунд, хотя и не двинулся с места, но вздохнул с облегчением.
– Только попробуйте! – сквозь зубы процедил герцог.
– Я всего лишь собрался отвесить ему подзатыльник, – угрюмо сообщил сэр Ньюджент. – Будь я проклят, но являюсь его отчимом! Или нет?
Сильвестр коротко презрительно рассмеялся, после чего опустил взгляд на Эдмунда.
– Дай мне эти кисточки, негодник, и ступай в постель!
Эдмунд вручил их дяде, однако уныло добавил:
– Я думал, ты не станешь сердиться, если я попрошу прощения!
– Я не сержусь, – сказал Сильвестр, небрежно потрепав мальчугана по щеке. – Слово Рейна! Покойной ночи, чертенок! Не заставляй мисс Марлоу ждать!
– Вы не сердитесь, – взорвался сэр Ньюджент. – Как это вы только не поблагодарили этого гаденыша!
– Еще успею, – холодно заявил Сильвестр. – Он сделал то, чего не смог я: отплатил вам той же монетой! Когда вы похищали этого мальчика, Фотерби, то знали, что с моей стороны вам ничего не грозит, потому что я не захочу выставлять свои дела на всеобщее обозрение! Очень сомневаюсь, что какие-либо мои действия причинили бы вам те же страдания, которые доставил вам Эдмунд! Господи, благослови этого мальчика, он очень храбр! Как бы сейчас смеялся его отец!
– Я имею большое желание вызвать вас на дуэль! Клянусь честью! – пригрозил сэр Ньюджент.
– Не думаю! – насмешливо бросил ему в ответ Сильвестр. – Меня не зря считают весьма приличным стрелком, мой герой!
– Полагаю, – набычился денди, – Ньюджент Фотерби ничем не уступит в смелости и задоре иным прочим! Думаю, именно таким будет ответ, ежели вы спросите кого угодно. Но все дело в том, что ее милости это не понравится. Я ведь должен холить ее и лелеять! Однако если она полагает, что я намерен тащить с нами еще и этого слабоумного…
Похоже, от одной только мысли на сей счет у него перехватило дыхание, потому что он оборвал себя на полуслове и побагровел, а затем, подхватив свои кисточки, которые Сильвестр презрительно швырнул на стол, решительным шагом выскочил из комнаты.
Том не мог отделаться от чувства, что признание Эдмунда лишь осложнило положение дел; «Poisson Rouge» теперь казалась недостаточно большой, чтобы вместить и Сильвестра, и сэра Ньюджента. Но, как вскоре выяснилось, варварский поступок Эдмунда имел также положительный эффект. Ианта, узнав обо всем, заявила, что сын заслужил наказание. В ответ сэр Ньюджент с горечью ответил ей – Сильвестр этого не допустит. Итак, тайна появления герцога была раскрыта. Ианта с жалобным криком откинулась на подушки; но сэр Ньюджент, позабыв о своих брачных обетах, сообщил ей (стуча кулаком по туалетному столику с такой силой, что все флакончики с золотыми крышками попадали на пол): она прямо здесь и сейчас должна сделать выбор между ним и своим исчадием ада. Подобная демонстрация насилия устрашила леди Ианту. Кроме того, она была поражена в самое сердце столь очевидным доказательством мужского превосходства, которому, впрочем, инстинктивно подчинилась. Протестам дамы, обильно сдобренным слезами, недоставало убедительности; и когда Сильвестр, взяв на себя роль правосудия, постучал в ее дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату, ему был оказан куда менее обескураживающий прием, чем можно было полагать. Разумеется, на его голову обрушились упреки, но в вину ему, главным образом, ставилось то, что он поощряет дурные поступки Эдмунда. Поскольку она успела обвинить герцога и в том, что он не захотел наказать Эдмунда, то ее последующая декларация, что она ни за что на свете не доверит своего бедного ребенка отвратительной опеке дяди, прозвучала неубедительно даже для ее собственного слуха. Затем Ианта разрыдалась и заявила, что никому нет дела до ужасного состояния ее нервов.
Бурный поток заунывных жалоб привлек в комнату Фебу. Девушка принялась умолять Ианту проявить сдержанность ради Эдмунда.
– Вы же не хотите ввергнуть его в отчаяние! – увещевала невестку герцога мисс Марлоу. – Подумайте только, как должен огорчиться маленький ребенок, услышав плач своей мамочки!
– Вы столь же бессердечны, как и Сильвестр! – всхлипывая, сообщила ей Ианта. – Никому из вас нет дела до моих страданий!
– Мне – уж во всяком случае, – согласился Сильвестр.
– Ага! – возопила Ианта, садясь на постели. Негодование моментально высушило слезы на ее лице; щеки окрасил жаркий румянец гнева; в ее прекрасных глазах, устремленных на Сильвестра, вспыхнул огонь.
– И пальцем не пошевелю! – добавил герцог. – Видишь ли, я честен с тобой, Ианта. И прежде чем ты возобновишь это трогательное представление, призванное убедить окружающих в утонченной чувствительности своей натуры, послушай, что я скажу! Тебе доставляло удовольствие на протяжении четырех лет по делу и без дела вспоминать ту неловкую фразу, которая когда-то вырвалась у меня по глупости. Ты так часто напоминала мне о ней, что и сама уверовала в то, будто тогда я говорил искренне. Нет, не отворачивайся! Смотри мне в лицо и отвечай! Ты действительно думаешь, что я способен проявить жестокость к тому единственному, что осталось у меня от Гарри?
Она угрюмо ответила, нервно комкая в руках носовой платочек:
– Я уверена, что ты никогда не любил Гарри! Когда он умер, ты не обронил и слезинки! – Она тут же умолкла, испуганная появившимся на его лице выражением.
Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он наконец заговорил вновь. Взглянув на герцога, Феба отметила, что он побледнел как смерть, брови его сошлись на переносице, а губы сжались в тонкую линию. Он разомкнул их лишь для того, чтобы сухо заявить:
– Когда Гарри умер… я лишился части себя самого. Сейчас мы не будем говорить об этом. Я могу добавить только одно: ты остаешься матерью Эдмунда и можешь навещать его в любое время. Я уже неоднократно говорил об этом, но готов повторить еще раз. Приезжай в Чанс когда угодно – со своим супругом или без него!
