Борис Ферапонтов и Люба Золотова, вернувшись в институт, не разговаривали друг с другом. После окончания института она по распределению уехала в Ростов, там вышла замуж за грузина, у них родился сын. Борис женился на какой-то спортсменке, и у них тоже родился сын. А потом оба развелись, и кончилось все, как в романе. Люба перебралась в Москву, они помирились и зарегистрировали брак. Дела у Бориса пошли отлично, он быстро защитил сначала кандидатскую, потом докторскую. Люба где-то работала на полставки, оба мальчишки жили с ними. Дела у его другой институтской подруги Веры Большаковой шли неважно. Она так и не смогла защитить кандидатскую.
Не забыл профессор и Тамару Князеву. Та вернулась в Свердловск, окончила университет, работала на кафедре органической химии, потом устроилась журналисткой в местную газету. Приезжала в Москву, говорила, что пишет книгу о выдающихся молодых химиках и готовит целую главу о Борисе.
Записки заканчивались рассказом о том, как профессор Мешков вместе с обеими Лерами уехал в Бостон и почти двадцать лет работал на факультете естественных наук Бостонского университета.
* * *
Профессор несколько раз заходил, приносил кофе, бутерброды, извинялся, что в отсутствии супруги не может предложить мне чего-либо более существенного. А я читала и перечитывала. Отец меня учил: «Не верь сказанному, верь написанному. Чем большую чушь написал человек, тем легче понять, что он скрывает».
А потом я подумала: может быть, все проще. Он написал повесть, не имеющую никакого отношения к убийству Тамары и, тщеславный как все авторы, увидел во мне читателя. За одну ночь он поменял фамилию какой-нибудь своей героини на Князеву. И Качалкин-Молчалкин возник после моего упоминании о Молчалине.
Я посмотрела на часы. Половина первого.
Появился профессор.
— Я прочла ваши записки. Вчера вы сказали, что сегодня в три у вас семинар.
— Да. Я отошел от активных дел, но иногда провожу семинары.
— Может быть, мы продолжим нашу беседу завтра утром?
— Хорошо. Завтра утром.
* * *
Через полчаса я уже была в своем номере. Перевела содержимое флешки на свой компьютер, позвонила отцу, рассказала о беседе с профессором. Отец был краток:
— Перекинь мне содержимое флешки и больше не отвлекай.
Я отправилась обедать в Dandy's и весь остаток дня смотрела по компьютеру старые фильмы.
9. Вера, Надежда, Любовь и другие
На следующий день Мешков снова встретил меня у дома, проводил в холл. Я села в кресло, он рядом.
— Вчера я внимательно прочла ваши записки. У вас хороший слог. У вас получилась неплохая повесть… правда, для особого круга читателей. Однако мое любопытство вы не удовлетворили. У меня к вам есть вопросы. Встречались ли вы с Тамарой Князевой здесь, в Соединенных Штатах?
— Да, один раз. Она нашла меня лет пять назад. Приехала ко мне в лабораторию. Не хотела, чтобы о ее визите знали моя жена и дочь.
— Ваша супруга знает о визите Тамары?
— Что вы! Нет! Нет!
— По вашему тону я поняла, что эта встреча не оставила у вас приятных воспоминаний. О чем вы говорили?
— Она сказала, что у нее только что умер муж и теперь она в абсолютно безвыходном финансовом положении. Обычные в таких ситуациях слова: «могу помереть с голоду», «я на грани», «ты должен мне помочь». Ну и в конце угрозы. «Я сейчас пишу книгу. Уже кое-то написала про тебя, про то, чем мы занимались, когда были в армии».
— То есть она пыталась вас шантажировать?
— В какой-то степени. Она сказала: «Ты меня знаешь, я бесчестная, подлая, могу и приврать. Но если дала слово, то все. Все, что написала про тебя, выкину. Мне нужно двести долларов каждый месяц, чтобы оплачивать кондоминиум. Он стоит восемьсот долларов в месяц. Но шестьсот могу платить сама».
— Она рассказывала, где живет?
— Да. Во Флориде, в Кокоа-Бич. Приглашала в гости.
— И вы согласились высылать ей деньги?
— Мне ничего не оставалось делать. Месяц назад она мне сказала, что хочет полностью выплатить кондоминиум. И для этого ей нужны четыре тысячи долларов. И добавила: «После этого ты меня забудешь».
— И вы послали эти деньги?
— Мне ничего не оставалось делать.
— Я вас понимаю. Но почему вы написали в чеке: «на ремонт машины»?
Он немного растерялся. Очевидно, он забыл, чтонаписал в чеке. Но быстро нашелся:
— Я не хотел, чтобы об этом знала жена.
— На каждом чеке, который вы отправляли Князевой каждый месяц, вы тоже писали «на ремонт машины»?
— Да, да, конечно.
— Мы не нашли у Князевой никаких документов, подтверждающих ежемесячное получение денег. Вы действительно высылали ей деньги?
— Дело в том, что… — замялся Мешков.
* * *
— Дело в том, что ты скоро совсем заврешься и тебя начнут подозревать в убийстве.
В двери стояла стройная женщина лет шестидесяти пяти в открытой серой блузке и длинной, почти до полу, серой юбке.
— Валерия Александровна? — спросила я.
Она кивнула головой.
После прочитанного я представляла ее не такой. Меня удивило ее лицо; скорее, не лицо, а взгляд, злой взгляд. Я уверена, что она слушала наш разговор с самого начала.
— Ах, Лера, я не знал, что ты вернулась, — начал Александр Аркадьевич, но она его оборвала.
— Как умерла Князева?
— Ее убили.
— Это я слышала.
— Сначала ее кололи булавками, потом чем-то били, а потом на нее уронили большой телевизор. Телевизор упал на лицо.
— Что написано в медицинском заключении?
— Черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью. Лицо представляло сплошное кровавое месиво. Опознать ее было трудно.
— Где ее убили?
— В ее доме. Она жила в своем доме в Кокоа-Бич во Флориде. Жила под фамилией Солджер, это фамилия ее мужа американца, он умер пять лет назад.
Валерия повернулась к Александру Аркадьевичу:
— Солджер — по-английски солдат?
— Да.
— Начала жить как Князева, а умерла Солдатовой. Из князей в солдаты.
Я продолжала:
— Подозрение падает на русского. Фамилия его Молчалин. Такова, по крайней мере, первая версия полиции. Причина убийства не ясна. Отпечатки его пальцев найдены к комнате убитой.
— Он арестован?
— Нет. Он повесился в день убийства.
— Мне кажется, мои записки определенным образом проливают свет на причину убийства… — осторожно начал Мешков.
