— Она что-нибудь сказала еще?
— Нет. Позвони Валико. Ты обещала ему позвонить, когда узнаешь, где находится Вадим.
Я набрала номер Валико:
— Мне удалось узнать, где работает Вадим. Мы начнем процедуру запроса о выдаче.
Он попросил адрес сафари и пожелал успешного хода запроса.
* * *
Запрос мы оформляли две недели. А потом мне в бюро позвонил отец:
— Я только что беседовал со знакомой из Парижа. Я тебе дам послушать разговор. Он по-русски.
— Евгений, я должна тебя огорчить, а, может быть, обрадовать. Это про Вадима, о котором ты просил меня узнать. Помнишь?
— Помню.
— Так вот его съели.
— Как съели?
— Ты понимаешь, Евгений, для животных мы пища. И их нельзя в этом упрекать. Мы же их едим.
— Кто его съел?
— Крокодилы. Вадим вечером гулял по этому зоопарку.
— По сафари.
— Да все равно это зоопарк. Ну и споткнулся и упал в болото. А там крокодилы. Ну они его и…
— Это точно?
— Как нельзя более. Крокодил схватил его за ногу. Тот начал вопить. Его можно понять. Пока подбежали сотрудники этого, как ты говоришь, сафари, крокодил откусил ему полноги. Вадим выбрался на берег, а тут подоспел другой крокодил и откусил половину другой ноги. Я думаю, в этом зоопарке зверей не кормят, и они едят, что подвернется. Вадим вопил. Подбежали служащие, охрана. Но куда там! Поздно. Орал, орал и помер. С другой стороны, даже лучше. Куда он без двух ног! И позор, ноги съели крокодилы. Отчего помер? Да какая разница! От потери крови или от страха. Я бы точно померла от страха. А ты?
— Я бы не подходил близко к болоту с крокодилами.
— И я тоже. Мы с тобой умные. Мы с тобой всегда были умные. Ты знаешь, я хорошо выгляжу.
— Включи камеру.
— В следующий раз. Ты не расстроился, что этого Вадима съели?
— Нет.
— Ты знаешь, иногда говорят: начальник его съел. Но я думаю, что когда ест начальник, это не так страшно, чем когда ест крокодил.
Запись закончилась.
— Там дальше ерунда, — сказал отец.
— Как ты думаешь, он упал сам или ему кто-то помог? — спросила я, хотя ответ знала.
Отец промолчал.
* * *
Когда я приехала домой, меня ждала записка на двери: «На ваш адрес пришло ценное письмо. Позвоните по телефону и скажите, когда вам будет удобно, чтобы мы вам его принесли». Я позвонила, и через два часа посыльный принес письмо. Я его открыла. Там был чек на сорок тысяч долларов и больше ничего. Сорок тысяч долларов! Я позвонила отцу:
— Я получила чек на сорок тысяч долларов.
— От кого?
— Там ничего не написано.
Отец долго не думал:
— Теперь ты можешь ответить на вопрос, упал Вадим сам или ему помогли.
— И что мне делать с чеком?
— Купить машину. Но не забудь сначала продать старую. Не бросайся деньгами.
— Но сорок тысяч! Он хочет купить мое молчание? Да я и не собиралась…
— Это не так, дитя мое. Ты не знаешь этих людей. Он очень любил свою мать. И это похвально.
* * *
Через неделю позвонила мама:
— Твой отец сошел с ума.
Я поинтересовалась, в чем это выражается.
— Он хочет у дома рядом с магнолией посадить сосну. Во-первых, я не уверена, приживется ли сосна во Флориде. А во-вторых, как она будет выглядеть рядом с магнолией?
Я все поняла:
— Это смотря какая сосна!
— Что значит какая?
— Я думаю, что около дома хорошо бы смотрелась европейская кедровая сосна.
Мама молчала с минуту. Потом:
— Именно такую сосну он и хочет посадить.
— Это прекрасная сосна, — сказала я.
— Как ты думаешь она приживется? — спросила она.
— Если папа сказал, что приживется, значит, приживется, — ответила я.
— Это верно, — согласилась мама. — Если папа сказал, что приживется, значит, приживется.
* * *
Через неделю в магазине Whole Food я встретила профессора Мешкова. Он сделал вид, что меня не заметил, но потом мы столкнулись лицом к лицу. Пока я думала, с чего начать разговор, он меня опередил:
— Я на днях звонил в Москву. Вере Большаковой. Помните такую?
— Помню.
— Там была еще одна подруга Любы Надя Крюкова. Они обе ничего не знают о Любе. Я им не стал рассказывать
— Есть новости. Вадим умер.
И я рассказала про ужасную кончину Вадима.
На удивление профессор почти не среагировал и вернулся к телефонному звонку в Москву:
— Сейчас там очень тяжелая жизнь. Вера и Надя просто нищенствуют. Живут впроголодь. Я им перешлю сотню долларов. Для них это большие деньги.
И стал прощаться.
— Как Валерия Александровна? — спросила я.
— Она в госпитале.
— Что с ней?
— Так. Ничего особенного.
— Интоксикация?
— Да.
Дальше он говорил быстро и зло:
— Нет больше лекарства. Все. Я знал, что так кончится.
Я начала его успокаивать. Он почти стонал:
— Это все рок. Это все рок…
* * *
А дальше жизнь продолжалась. Я, когда получалось, отправлялась на выходные к родителям. Папа раз в месяц на три дня прилетал в Вашингтон, мама звонила мне и советовала хотя бы раз в неделю посещать тренировочный зал. В Вашингтон приезжал театр имени Моссовета и показывал «Дядю Ваню». Сослуживцы ходили и потом восхищались: «Ох, эти русские!». Я регулярно получала буклеты из George Mason University с программами симфонического оркестра. Как-то в Орландо мы снова ездили в итальянский ресторан, но тенора, певшего «nessun dorma», уже не было. Пели другие, и очень плохо.
Сэм передал дело об убийстве в Кокоа-Бич в архив. На папке было написано: «Закрыто в связи со смертью подозреваемого».
