– Поплачь, Маринка, тебе будет легче... поплачь, не держи в себе... – но она не могла плакать, слез не было.
Марина не сумела сделать над собой усилие и бросить горсть земли на гроб, просто не сумела – и все... Слушая, как стучат комья по крышке, она почти потеряла сознание, и в уже затуманенном мозгу пронеслось: «Теперь точно – навсегда»...
...Свет, пробившийся сквозь штору, слепил глаза, Коваль зажмурилась, закрывая их рукой, и услышала голос отца:
– Женя, иди сюда, Мариша проснулась.
– Папа... откуда ты здесь? – пробормотала она сиплым, как у пьянчужки, голосом, удивляясь сама себе – неужели это она так разговаривает? И горло горело, точно она выпила залпом стакан кислоты.
Вошел Женька, нерешительно остановился в дверях.
– Не стой столбом, – просипела она, и он приблизился, сев на постель с другой стороны.
– Пойдем, я помогу тебе дойти до душа, – предложил он.
Спотыкаясь, Коваль побрела в душ, опираясь на руку Хохла, он придерживал ее осторожно, стараясь не прикасаться к обнаженному телу. Марина встала под душ, закрыв глаза и подставляя лицо под прохладные струи. Внутри было так пусто, что она сама себе напоминала воздушный шар – отпусти нитку, и он улетит, взмоет в небеса, туда, где уже несколько дней находится Егор... И пока ей к нему нельзя, нельзя – потому что она должна найти тех, кто сделал это: того, кто заказал, и того, кто выполнил заказ так коряво. И найдет.
– Ты смеешься? – не поверил своим ушам Хохол, заглядывая за занавеску и недоуменно глядя на Марину – та корчилась под струями воды от хохота... – Тебе что, плохо?
– Да. Мне плохо, – резко оборвав смех, сказала она сиплым голосом. – Мне очень плохо, никогда так не было. Женька, за что?.. Почему я заслужила жизнь, а он – нет? Разве не должно было быть наоборот?
– Ты никогда не узнаешь этого, прекрати, – взмолился Хохол, подавая ей полотенце. – Не вини себя, ты ничего не могла сделать...
– Могла! Я могла не искать чертов бриллиант!
– Хватит! – заорал Хохол, выталкивая ее из душевой кабины. – Если ты еще только раз произнесешь хоть слово о своей вине, я не побоюсь и врежу тебе, поняла?!
И Коваль осознала, что он не шутит...
– Все, Женька, – просипела она. – Надо жить дальше...
Жить... Легко сказать, а вот сделать... Как заставить себя каждый день вставать с постели, зная, что никто не ждет, никто не обрадуется твоему появлению, кроме отца и телохранителя, но это все не то, не то... Как уговорить себя что-то делать, когда нет в этом никакого смысла? Но Марина заставляла себя, выдергивала из постели по утрам практически за волосы, через силу ехала в офис, через боль общалась с назойливыми и пронырливыми журналистами, отвечая на вопросы о ее отношениях с погибшим владельцем «МБК»... Больше всего на свете ей хотелось послать их всех подальше...
Она не интересовалась делами команды, свалив все на Кольку – и организацию сборов, и покупку и аренду игроков, и вообще все. Племянник не перечил, хотя ему было очень неловко каждый раз просить у нее деньги. Но Коваль подмахивала все бумаги, не глядя, не проверяя... Давно уже ей не было так безразлично все, что ее окружает. Но надо жить... Надо, черт побери! И она будет. И никто, кроме Хохла, никогда не услышит того, о чем она просит по ночам Бога:
– Если ты действительно есть, сделай так, чтобы все, что окружает меня, исчезло... чтобы не было ничего – ни денег, ни машин, ни домов... никаких драгоценностей и мехов, ничего... Только пусть он вернется ко мне... Я не хочу больше ничего, я устала барахтаться в этом навозе, устала... Зачем мне все это, когда его нет рядом?..
