– Нет. И никогда не приходили. У меня другое – Егор. Знаешь, иногда так явно вижу его, что разговариваю, прикасаюсь… а потом открываю глаза и понимаю, что это всего лишь сон был, и нет никакого Егора – только Хохол…
– Влюбилась, что ли? – насмешливо спросил Гришка.
– Ты не знаешь, что такое быть одной. Я уже не помню, как жила раньше, когда у меня не было никого, кроме собаки. Сейчас я не представляю, как возвращаться в дом, где никто тебя не ждет, где никто не рад твоему возвращению, тому, что ты просто есть… – Марина выпила текилу, сунула в рот ломтик лимона. – Знаешь, Гришка, я поняла одну простую вещь: ничто на свете, никакие деньги, никакое положение и связи не заменят вот этого чувства – быть кому-то нужной, любимой.
– Ладно, не кисни – вытащим мы твоего Хохла, придумаем что-нибудь. Ты только не держи на меня зла. Я действительно не при делах с гибелью этого мента, ты просто прикинь, мне же самому невыгодно было его валить, он ведь почти согласился уже помочь, еще немного дожали бы его – и все. Иди спать, завтра утрясем вопрос с твоим охранником.
Коваль, пошатываясь, направилась наверх, в гостевую спальню. Бес уже почти переехал в отстроенный для него коттедж в «Парадизе», совсем недалеко от Марины, но пока жил в городе, сказав, что окончательно переберется к осени. Упав ничком на расстеленную кровать, она моментально уснула без снов.
С утра Гришка, страдая от жуткого похмелья, все же сдержал свое слово и позвонил человеку в СИЗО, и тот согласился устроить свидание с Женькой.
– Бабки получишь пятьдесят на пятьдесят, – бросил в трубку Гришка, держась за голову и корча страдальческую мину. – А то я тебя знаю – бабло возьмешь и скажешь, что косяк вышел, и все сорвалось! Да, Бармалей привезет. Живи пока!
Положив трубку, он потянулся к стакану с пивом, но Марина перехватила его руку:
– Может, остановишься? Смотрю, давно не просыхаешь.
– Ой, отдай стакан! – заголосил Гришка, видя, как она решительно забирает пиво и уносит на кухню. – Я ж подохну, погляди, как руки трясутся!
– Не подохнешь! – отрезала безжалостная Коваль. – Хорош бухать, пора делами заниматься! Бармалей! – Тот прибежал на голос так, словно участвовал в забеге на суперкороткую дистанцию. – Пить ему больше не давай, понял? Устроили здесь!
У Бармалея случилось несоответствие, разобраться в котором он смог не сразу: с одной стороны, подчиняться женщине он не хотел, а с другой – черт его знает, как отреагирует на подобное неподчинение непредсказуемый с похмелья Бес…
– Ты понял, что я сказала? – напирала Марина, и бедолага кивнул. – Вот и молодец. Значит, сейчас быстренько хозяина в душ, похолоднее желательно, потом завтрак и на прогулку. Свози его в лесок, пусть прогуляется немного, подышит.
– Поехали со мной, – жалобно попросил Бес, открывая глаза. – Я устал с этими уродами общаться, хочу нормального человека рядом видеть…
– Гриш, мне надо еще в деревню, к Женькиной бабке. Она ведь старая совсем, переживает, боюсь, не случилось бы с ней чего…
– Ладно, вали, не забудь – завтра в десять, тебя там встретит Бармалей, покажет, к кому обратиться.
Коваль вышла во двор, охранники уже сидели в машине, ожидая распоряжений. Она покурила на дорожку и велела Юрке:
– Давай в Горелое.
– А там чего? – удивился он.
– А там я останусь до завтра, а ты за мной потом приедешь и заберешь.
– Чудите опять, Марина Викторовна! Кто вас ждет в том Горелом?
– Ты не слишком любопытен, дружок? – поинтересовалась она, захлопывая дверку. – Твое дело машину в порядке держать и ехать туда, куда скажут, а советы давать никто тебя не просил.
Юрка закрыл рот, хотя отповедью доволен не был. По дороге Коваль велела остановиться возле супермаркета, набрала там продуктов, не забыв любимое бабкино печенье и пачку кофейных зерен. Марина планировала пожить пока в деревне, поддержать бабу Настю, да и поменьше светиться в городе. Остановив машину в самом начале улицы, она велела своим не провожать, чтобы не шокировать старушку, так и не знавшую, с кем на самом деле живет ее внук, подхватила тяжелые пакеты и направилась к дому. Джип стоял до тех пор, пока Марина не взялась за ручку ворот, только после этого Юрка развернулся и поехал в город. Баба Настя копалась в огороде, услышав лай собак, не сразу признавших гостью, вышла и охнула, всплеснув руками:
– Мариша, дочка! Приехала!
– Приехала, бабуля, пойдем в дом – жарко.
– А ну, цыц, паршивцы! – махнула она палкой на кинувшихся к Марине ласкаться собак. – Навязались на мою голову!
Коваль стало смешно: маленькая, сухонькая старушка – и два огромных кавказца, поджавших хвосты и спрятавшихся в будки…
В доме было прохладно, Марина с удовольствием скинула джинсы и майку, достав из шифоньера сарафан:
– Господи, как же здесь хорошо! А в городе жарища, асфальт плавится… Как здоровье, баба Настя?
– Да какое теперь здоровье-то у меня? – отмахнулась она, садясь в кресло и снимая с головы платок. – Ночами не сплю, все об Женьке думаю… опять влип, беспутный! Чего не хватало-то? Нашел деваху, все путем, ну и жил бы себе, так нет же – потянуло обратно! Вся молодость за заборами прошла, весь в батьку своего – тот тоже полжизни отмотал. Кровинка…
Бабка пригорюнилась, подперла кулаком морщинистую щеку и устремила взгляд на висящую над телевизором фотографию – Женькин отец, совсем молодой, еще, видимо, без тюремного опыта, смотрел на мать и Марину чуть прищурившись, улыбался широкой, открытой улыбкой. Простой деревенский парень, он мог быть кем угодно – таких раньше рисовали на плакатах, изображавших передовиков уборочной кампании. Но стал вором, вскрывавшим любой сейф за несколько секунд…
– Не горюйте, баба Настя, я завтра на свидание к Женьке поеду, – обняв ее за плечи, сообщила Коваль, и бабка вскинулась:
– На свидание? Как добилась-то, ты ж не родня вроде?
– О, бабуля, деньги – вещь великая, с ними и в тюряге рай! – засмеялась Марина, направляясь на кухню разбирать привезенные продукты.
Баба Настя пошла за ней, села на табуретку в уголке, подперев щеку кулаком.
– Вот гляжу я на тебя – ты ж молодая еще совсем, красивая, и чем тебя так Женька мой прельстил? Неужели не нашла нормального мужика, чтоб для жизни, спокойный, не шалавый, как он?
– Не надо мне никого больше, баба Настя, – присев напротив нее, тихо сказала Коваль. – Кроме Женьки, никого не надо.
– Ох, намыкаешься ты с ним! – вздохнула она. – Вишь, опять в тюрьме, неизвестно, сколь дадут еще… Так и будешь по свиданкам с сумками мотаться.
– И буду, – кивнула Марина. – Ну что, может, чайку попьем? Я печенье привезла, такое, как вы любите, – овсяное, с шоколадом.
Они чаевничали, когда неожиданно заявилась соседка – здоровенная молодуха лет двадцати, рослая, белокурая:
