– Пошли отсюда, – шепотом сказала Мила и взяла его под руку.
И они ушли. Арон вдруг стал зябнуть, несмотря на теплое весеннее солнце. Уши заложило, как в самолете, он слышал только медленные удары собственного пульса. Шаги сапог на лестнице.
В гостинице они захватили багаж, вызвали такси и поехали в гавань. Мила за все время не сказала ни слова, только то и дело подносила ко рту трубочку ингалятора. Арону очень хотелось как-то ее подбодрить, но он не знал как. Его хутора, о котором он тайно мечтал почти семьдесят лет, больше не существует. Клоссы отняли у него не только хутор. Они отняли мечту, которая согревала его всю жизнь.
– Мы вернемся, – задумчиво сказал он, глядя на проплывающие мимо бесчисленные острова архипелага – маленькие и большие, лесистые и голые, седые от птичьего помета.
Мила обреченно кивнула. Скоро надо идти ужинать, но она покачала головой – нет аппетита.
– Отведи меня в каюту, Арон.
Бледное, с синевой, лицо, голубые губы… может, у нее морская болезнь? С чего бы – бутылочного цвета море зеркально-спокойно, никакой волны, если не считать убегающего к континенту пенистого клина за кормой.
Арон выбрал самое дешевое блюдо, быстро поужинал и вернулся в каюту.
Мила спит. Сипящее, со свистом дыхание.
Он закрыл глаза – опять он на корабле, и опять у него больной спутник. Только не отчим, а жена.
И на этот раз дело серьезнее.
Через два дня они вернулись в Москву. Дочь Полина уже ждала их на Ленинградском вокзале. На ней легкая куртка – в Россию тоже пришла весна.
Арон тяжело выходит из вагона, помогает Миле. Они долго обнимаются с дочерью, будто прошло не несколько дней, а по меньшей мере год.
Опять начинаются поиски лекарств, на которые уходят все деньги. И кислород, кислород…
В конце июня он опять позвонил сестре, но вместо нее ответил кто-то из персонала:
– Нет, Грета Фред больше у нас не живет. Она ушла.
Он сначала не понимает:
– Куда ушла?
– Она скончалась. Упала в ванной и умерла.
Он медленно положил трубку.
Сестра умерла… Значит, и для Милы надежды нет.
Прошло еще десять месяцев. Миле с каждым днем становилось хуже. Она напоминала тонущего – долгие судорожные вдохи, когда удается вынырнуть на поверхность.
И он бессилен ей помочь.
Двадцатого февраля девяносто девятого года она умерла.
А через два месяца после похорон он опустошил и свою, и Милину сберкнижки и сел на самолет. Купил в Стокгольме старый «форд» и поехал на Эланд.
Комната Греты уже готова для нового жильца. Все чисто прибрано, похоже, даже сделали какой-то косметический ремонт – слегка пахнет краской. Где ее вещи? Минуточку.
Любезная медсестра тут же принесла небольшую картонную коробку.
Ничего ценного. Он отобрал несколько семейных фотографий. Он сам, маленький и испуганный. Мама Астрид.
Дверь соседней комнаты открыта. На двери табличка – «БАЛЛ». В комнате сидят двое мужчин, старик и еще один, помоложе, но похожи друг на друга как две капли воды. Никаких сомнений – отец и сын.
– Вы знали соседку?
– А кто спрашивает?
– Меня зовут Арон. Арон Фред.
– Родственник Греты, – поясняет старик сыну. – Той, что упала.
В последних словах прозвучала какая-то неуместная насмешка, и Арон напрягся.
– Я ее брат, – произнес он с нажимом.
– А я – Балл, – скрипучим голосом представился старик. – Ульф Балл. А это мой сын Эйнар.
Арон кивает. Наверное, показалось. Никакой насмешки. Старик серьезен.
– Я родственник Клоссов.
При этом имени по лицу младшего Валла пробегает тень. Арон решительно входит в комнату. Решимости ему не занимать – он солдат. Солдат невидимого фронта. На невидимом фронте нерешительным делать нечего.
Возвращенец
– Кент погиб, – сказала Вероника Клосс.
Арон кивнул:
– И Грета тоже погибла. И Мила.
Они яростно смотрели друг на друга. В свете ламп глаза ее то и дело вспыхивали красноватым мерцающим огнем, отчего взгляд казался опасным, даже дьявольским. У меня тоже, наверное, такие глаза, устало подумал Арон.
– Садись, – приказал он опять.
Она помедлила и села на стул рядом со своим младшим сыном. С Каспером.
Открыла рот, чтобы что-то сказать, но Арон предостерегающе поднял руку.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Можем начинать.
Его последний допрос, он это хорошо знал.
И очень важно провести его так, как надо. Правильно.
Никаких столов на мельнице не было, но он нашел старый деревянный ящик, положил на него несколько листов бумаги и шариковую ручку и подтолкнул ногой Веронике:
– Бери ручку.
Она посмотрел на него долгим бешеным взглядом, но подчинилась.
Арон поднял карабин:
– А теперь пиши. Пиши полное признание. Как ты убила мою сестру в доме престарелых прошлым летом. Я не знал, с кем имею лело, и сдуру рассказал тебе про нее. Пиши, пиши… и подробно опиши, каким способом ты ее убила.
Вероника подняла ручку и остановилась:
– А что будет дальше?
– Подпишешь признание, и я отпущу твоего сына.
Признание – царица доказательств…
– А меня?
Он опустил карабин:
– Твое дело – писать.
Вероника посмотрела на пустой лист бумаги, пожала плечами и начала писать.
Арон обошел ее и заглянул через плечо.
– Вот как… – сказал он. – Коврик выдернула из-под ног… А дальше?
Прислушалась. В ванной все было тихо, и я пошла за помощью.
– А если бы она осталась жива? – спросил Арон.
– Осталась бы жива, что вряд ли, ни за что не сообразила бы, что произошло, – сказала Вероника, не поднимая головы. – Она уже из ума выжила.
Наступила тишина. Влад, многие годы спавший в каком-то закоулке сознания, поднял голову. И Арон вдруг понял, что он смотрит на Веронику глазами Влада.
– Продолжай писать… напиши, как ты отказала в помощи моей смертельно больной жене, хотя мы не раз к тебе обращались… пиши все, подробно и вразумительно.
Каспер смотрел на мать, бледный как полотно.
– А потом подпишись.
Юнас
Лень был серый и ветреный. Может, ему и не следовало бросать Катера и тетю Веронику в беде, но что он может сделать один? Лучше попытаться найти кого-то, кто бы мог помочь. Полиция, пожарные… кто угодно.
