Он не просто стал старше. Он изменился и внешне. В бараке нет зеркала, но он чувствует, как растут волосы на щеках и подбородке, еще недавно они были мягкими как пух, но постепенно становятся все жестче.
Каждое утро он просыпается от холода, удивляясь, что еще может двигаться. Если печка ночью гаснет, надо побыстрее затопить ее снова – если запаслись дровами, разумеется. Он сует несколько полешек, горсть щепы, раздувает огонь и слышит, как медленно, с кашлем и стонами просыпаются на нарах рабочие.
Как-то утром один из рабочих не проснулся. Арон почему-то считал, что он из Германии, хотя они так ни разу и не разговаривали. Совсем рядом, через койку от Арона. Его попытались растолкать, но где там.
– Сердце остановилось, – тихо сказал Свен. – Инфаркт, что ли…
Арон долго смотрел на умершего, вспоминая Гилберта Клосса. Много лет назад тот потерял сознание и рухнул в только что выкопанную могилу, где уже лежал в гробу его брат.
У Гилберта тоже остановилось сердце. Но не от усталости, а от страха.
Немца отнесли подальше от барака и похоронили. На могиле поставили деревянный крест.
Никто о нем не вспоминал. Он мертв.
Но Арон не умрет. Он выживет. Несмотря на нечеловеческую, изматывающую работу, несмотря на нечеловеческий, изматывающий мороз.
Можно топить буржуйку хоть сутки напролет – в бараке никогда не бывает тепло. С потолка свисают сосульки, на тонких, ничем не утепленных дощатых стенах узоры инея. Каждое утро одно и то же – попытки размять окоченевшие мышцы и суставы. А за стенами барака – минус двадцать пять, если верить старому ртутному термометру, приколоченному у дверей.
Хоть тридцать пять – работа продолжается. Они толкутся среди вековых елей, валят лес, отгребают движками снег, выворачивают валуны, врубаются кирками в промерзшую землю.
Они уже привыкли и потеряли счет дням.
Свен работает так же яростно, как и другие. Он старается не разговаривать на морозе. В тысячный раз достает из кармана свою деревянного коробочку – не осталось ли хоть немного снюса? Матерится сквозь зубы на новом языке и продолжает работать.
Отчим вроде бы немного оживает по вечерам в бараке, но лучше бы продолжал молчать. Сидит в темноте, уставившись на приемного сына, и держит руку наготове, чтобы влепить оплеуху, если Арон ляпнет что-то не то. Но Арон уже подрос, он почти сравнялся ростом со Свеном. Он тоже молчит и смотрит на Свена. Он и в самом деле уже большой, к тому же слишком устал, чтобы бояться Свена.
Как-то Свен ударил его, и он дал сдачи. Это было замечательно.
Юнас
– Как там у вас на Эланде? – спросила мама.
Юнас поплотнее прижал трубку к уху. Он не знал, что ответить. Конечно, ему было что рассказать – и про корабль-призрак, и про Петера Майера, – но он не решался. Дядя Кент строго-настрого приказал держать язык за зубами, и откуда Юнасу знать, не стоит ли он за дверью. И потом… это же его телефон на столике у окна. А вдруг он записывает все разговоры?
– Здесь хорошо.
– Папа тебя не обижает?
– Нет, что ты.
– По дому соскучился?
– Немножко.
– А я очень скучаю по вас с Мате ом.
Петер Майер погиб. Теперь Юнас уже знал – Петера Майера сбила машина. Но аяая Кент за завтраком ни словом не обмолвился – болтал и шутил с мальчиками, как обычно.
Отец помалкивал, но он вообще был не так разговорчив, как Кент.
– Четыре недели осталось, – сказала мама, – а потом домой, в Хускварну.
Юнас заставлял себя не думать про Хускварну. Четыре недели. Это же почти месяц.
В телефоне все время что-то поскрипывало и щелкало.
– Мам, а ты дома?
– Нет, мой мальчик, я в Испании. В Малаге. Я же говорила тебе, что уеду сразу после праздников, разве ты не помнишь?
Он не помнил. Какая разница – теперь он знал, что домой не поедет, даже если бы очень захотел.
– А когда назад?
– Через неделю, не раньше. Хочу немного побродить по окрестностям, здесь очень красиво…
Мама говорила что-то еще, но он уже не слушал.
За окном, на кургане, положив руку на камень, стоял седоволосый старик. Юнас пригляделся, но блики от мерцающей под солнцем волы мешали ему рассмотреть старика как следует. Туманная фигура.
– Юнас! Ты меня слушаешь? Ты где?
– Я тут, мама. Слушаю.
Он прищурился. Старик спустился с кургана и исчез, словно провалился в землю. Был он или не был? Или показалось? А может быть, призрак?
– А знаешь, что я сегодня купила?
– Что?
– Подарок тебе. Из Испании. Ни за что не скажу что… Знаешь, я заканчиваю.
Мать торопливо сообщила, что международные звонки довольно дороги, что она его любит и мечтает поскорее увидеть. Потом позвонит еще раз.
Интересно, с кем она там, в Испании? Он хотел было спросить, но удержался.
– Скоро увидимся!
– О'кей.
Он медленно положил трубку.
На скале у могильника пусто.
Незачем думать. Ни про что. Ни про мать в Испании, ни про Марнес, ни про могильник.
У него есть работа.
* * *
Через четверть часа он, разгоряченный и мокрый от пота, уже шкурил веранду Сюда доносились выкрики и смех с пляжа, но он не обращал внимание.
Надо отшкурить эти доски. Кое-где дело шло легко и просто, а кое-где грязь въелась так, что приходилось чуть не сто раз водить туда-сюда тяжелой машинкой. Особенно по краям – сколько он ни шкурил, доски оставались темными.
Он сделал паузу и невольно покосился на берег. Седой старик больше не появлялся. В проливе носился катер, огибая донные сети. Юнас узнал катер – дядя Кент решил покатать ребят. Катер сбавил скорость, и Мате, Урбан и Каспер один за другим попрыгали в воду Залив по-прежнему плавился серебряной рябью, при таком освещении люди похожи на темные безликие тени. Кент выбирал из воды длинный фал – наверное, пока Юнас драил веранду, кто-то из кузенов катался на водных лыжах.
Впрочем, обижаться нечего – дядя Кент утром предлагал ему покататься. Юнас сам отказался.
Шкурить, шкурить… шкурить и ни о чем не думать. Но как только он закрывал глаза, ему тут же представлялся полный ужаса взгляд Петера Майера, когда тот увидел дядю Кента. Увидел – и бросился бежать. Через лесок и на дорогу На дорогу…
Юнас выпрямился, вытер пот со лба и отогнал муху.
Сияющая и переливающаяся серебром вода. Жужжание мощной лвухс отдв адцатисильной «ямахи».
Он поставил задачу – отшкурить двадцать досок, но сейчас понял, что это ему не по силам. Закружилась голова, затошнило. Надо попить воды и остыть немного.
