Откуда-то сквозь глухой грохот прорвался отчаянный вопль Гриши и ржание Боксера. И тот, и другой, судя по всему, уцелели.
Но не Влад. Влад лежит у самой волокуши, придавленный бревном. Владимир с Украины, в новой телогрейке и кожаной, на меху, шапке.
Арон не видит его, но знает – Влад не мог уцелеть. Он стоял у самых саней.
Боль захлестнула, он потерял сознание, и в последнюю секунду его охватило тихое блаженство, словно он погрузился в теплое, ласковое море.
…Арон… Арон… Арон…
Из омута беспамятства всплыл голос, тонкий, как комариный писк.
Ему поначалу показалось, что звенит в ушах, но имя его повторялось раз за разом, все настойчивей и настойчивей.
…Арон… Арон… Арон…
Арон открыл глаза. Он лежит на чем-то мягком, но это не постель. Он лежит в снегу, а над ним нависает огромная тень.
– Арон! Ты меня слышишь?
Свен. Голос его дрожит от возбуждения.
– Сейчас или никогда! Другого такого случая не будет!
Свен наклоняется к нему и пытается поднять. Сломанные ребра отдаются невыносимой болью.
– Оставь меня, – хрипло цедит Арон.
– Надо торопиться, Арон! Я отослал Гришу за помощью. Скоро сюда придут, у нас нет ни минуты!
Он торопливо стаскивает с Арона одежду.
Арон уже не слушает его. Его начинает рвать, и каждый спазм отдается нестерпимой болью во всем теле. Он даже не чувствует, что лежит голый в снегу…
Арон очнулся. Слабый свет. Он лежит на койке.
– Владимир Шевченко?
Он с трудом поворачивает голову. Пожилая медсестра – тощая, с бледным отечным лицом. Тоже из зэков. Но ей повезло больше: она, по крайней мере, работает в помещении.
И глаза дружелюбные. Лаже улыбается. Чему тут улыбаться?
Он потом не мог вспомнить, ответил ли он на ее вопрос, или кивнул, или промолчал.
– Попал ты, сынок… Правая нога сломана, плечо вывихнуто… спасибо, доктор вправил. Ребра переломаны, нос… Но все равно тебе повезло. А напарник твой…
– Кто?
Она подносит к его губам поильник с горячим чаем:
– Иностранец… Шведский паренек. Бревна по нему прошли… как танк. Размозжило в лепешку.
Влад. Арон с большим трудом заставил себя промолчать.
– Придется тебе полежать здесь. – Она в последний раз улыбается и выходит из больничного барака.
Преодолевая боль, Арон поднимает руку. Лицо его на ощупь неузнаваемо: распухшее, в грубых корках запекшейся крови. Чужое лицо.
На правой голени наложена шина из двух деревянных планок, скрепленных проволокой. На левой ноге валенок, но это не его валенок. Это валенок Влада. И нижнее белье тоже Влада.
Все это сделал Свен. Он намеренно отпустил цепь. Арон сам виноват – нечего было ворон ловить, Свен же крикнул ему: «Беги!»
Из подозрительного иностранца Арон превратился в советского паренька Влада. Мелкого уголовника. Лаже не уголовника, а так, неразумного юношу, слегка оступившегося на жизненном пути. Полумаешь – украл полбуханки хлеба.
Кто-то рядом натужно кашляет.
Арон с трудом поворачивает голову и видит, что он не один в переполненном больничном бараке. Кроме него, еще человек тридцать.
Очень тесно, но под потолком висит лампа, стоят несколько буржуек. Тепло.
И белье… не сказать чтобы очень уж чистое, но – белье! Простыня] И клопов вроде нет. И чай по вкусу похож на настоящий, не то неизвестно на чем настоянное пойло, которое давали в бараках.
Про это ему рассказывали. Если человек умирает от голода и холода – это естественно, никто и внимания не обращает. Но несчастный случай на работе – это грубое нарушение техники безопасности, особая отчетность. За это охрану могут и наказать, поэтому аля пострадавших на работе стараются создать более или менее человеческие условия.
Странно.
Влад погиб, но в рай вместо него попал Арон.
Лиза
С утра она чувствовала себя довольно скверно. Слабость, тошнота, дрожь во всем теле, хотя температура нормальная.
Леди Саммертайм в субботу отработала свой шестой вечер в ночном клубе, и отработала очень успешно. Народу было полно, она подпустила белого диск-жокейского дыма и в стробоскопическом безумии поживилась тремя бумажниками и двумя мобильниками. Но кредитные карточки так и лежали на месте – чтобы получить с них деньги, надо ехать в Боргхольм, а ей было очень не по себе. Физически не по себе. Странно – Леди Саммертайм в рот не брала спиртного, весь вечер накануне пила только воду а Лиза проснулась, как с тяжелого похмелья.
Наверное, что-то с животом. Она с трудом съела маленький бутерброд, надела купальник и спустилась к воде, но купаться не стала. Почему-то ей показалось, что на солнце будет получше.
Уже несколько дней стояла жара, и на пляже было полно народу Ей сразу стало душно среди этих трущихся друг о друга тел, бикини и пляжных полотенец. Запах крема для загара вызывал тошноту, купальщики перекликались, дети визжали, пляжные мухи норовили залететь в рот. Лиза проглотила кислую слюну и закрыла глаза.
Через час-другой пляжники стали расходиться на ланч. Она тоже вернулась в кемпер. Лучше не стало. Ноги не слушались, она несколько раз больно ударилась пальцами о камни. Кажется, такое состояние бывает при обезвоживании, но куда тогда делась вся выпитая накануне вода?
Забытый мобильник так и лежал на кровати. Она нажала кнопку – звонил Силас. Дважды. Черт побери. Надо бы перезвонить, но ее словно разбил паралич.
Заставила себя съесть еще один кусок хлеба с маслом, легла и забылась в полудреме.
Открыла глаза в седьмом часу. Лучше не стало. Луш – и на работу.
В половине восьмого она уже была в клубе. Сумка с двенадцатилюймовыми виниловыми дисками показалась неподъемно тяжелой, пот катил градом, и было трудно дышать.
Можно поужинать на кухне, но она даже думать не могла о еде. Зашла в туалет, выпила залпом бутылку минеральной воды, поправила парик и макияж и вышла в зал.
Уже как Леди Саммертайм.
Лиск-жокей на подгибающихся ногах.
Никаких радостных выкриков в микрофон. Она поставила пластинку и включила дискотечные световые эффекты. Вечер долгий, надо выдержать. Надо постараться выглядеть веселой.
Но это оказалось невозможно. Выглядеть веселой не получалось. К девяти вечера зал клуба начал заполняться – раньше, чем обычно. Типичный субботний вечер. Стало жарко: кондиционеры не справляются, когда на улице под тридцать. Бармены не успевали раздавать стаканы с ледяной газировкой.
Странно, даже обслуга сегодня какая-то вялая, все словно обкурились. И танцевать никто не рвется. Стоят у стен со стаканами и обмахиваются кто чем.
