Это не те шаги.
Иногда он просыпается весь в поту: это те шаги! Но тут же соображает, что слышит удары собственного сердца. Пульс отдается в ушах.
А иной раз ему чудятся странные постукивания, очень похожие на те, из гроба. Стучат в дверь? За ним пришли?
Что Арон может сделать в ожидании ареста?
Только приказать Владу наутро идти на работу. Лень и ночь, день и ночь. Работа, работа, работа.
Четвертого мая начальник тюрьмы вызвал Влада в свой кабинет. Сидел, откинувшись на стуле, перед ним – знаменитый блокнот и глубокая тарелка с солеными огурцами. Бутылки не видно, но где-то она есть. Говорили, он крепко попивает, хотя Влад ни разу не видел Рыбакова пьяным.
Начальник окидывает его внимательный взглядом:
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично, товарищ майор! Лучше не бывает.
Рыбаков достает из пачки папиросу «Беломорканал» и закуривает. Владу не предлагает – это не удивительно. Все знают, что Влад не курит. Но название папирос всегда напоминает ему о северной стройке.
– Меня переводят в Москву… – серьезно говорит начальник. – На Лубянку, начальником внутренней тюрьмы. Это большая честь. Предложили взять с собой несколько человек. Я выбрал лучших.
Влал не сразу понял, что имеет в виду майор, но когда сообразил, встал по стойке «смирно».
Через три месяца Рыбаков, Влал и еще один парень из их службы переехали в Москву.
Москва показалась ему спокойной и даже патриархальной. И в самом деле, после лихорадочных чисток и судебных процессов последних лет здесь наступило некоторое затишье. К тому же люди вздохнули с облегчением – угроза войны миновала. Советский Союз и нацистская Германия заключили договор о ненападении. Люди на улицах веселы и болтливы.
Может, оно и пришло, это будущее, о котором так много говорили?
Июнь сорок первого выдался на удивление жарким и душным, в воздухе стояло зыбкое марево – такое чувство, что вот-вот разразится гроза.
И гроза разразилась – как раз в день летнего солнцеворота.
Немецкие войска, почти не встречая сопротивления, шли к Москве. Тактика блицкрига себя оправдала. Железнодорожное сообщение между Москвой и Ленинградом прервалось уже в августе. Начались трудности с продовольствием, вводятся карточки на хлеб, сахар, почти на все.
Правительство в октябре переезжает на Волгу, в город под названием Куйбышев. Жуков клянется, что Москву удержит, и Сталин пока остается в столице, но переносит свой штаб под землю, на станцию метро «Маяковская».
Немецкая армия готовит решающее наступление на Москву. Но это требует времени, и советское командование использует это время наилучшим образом: из Сибири успевают перебросить четыреста тысяч отдохнувших, обученных солдат, на эвакуированных за Урал и сказочно быстро восстановленных заводах штампуют танки и самолеты.
В начале ноября Сталин устраивает военный парад на Красной площади – для поднятия духа населения и армии.
В те же дни резко, как по заказу, холодает, и в середине ноября Жуков начинает контратаку. К пятому декабря уже ясно – Москва устояла.
После этого военное счастье медленно, но верно поворачивается, и после разгрома под Сталинградом многие понимают – немцы войну проиграли.
После войны НКВД разделили на два министерства – Министерство внутренних дел и Министерство государственной безопасности. Влад остался в МГБ.
Москва медленно оттаивает после военных лишений. Снабжение стало намного лучше. Влад живет теперь в однокомнатной квартире. Зарплата у него не очень большая, но приличная, и он купил себе трофейный «опель-капрал».
Работы опять много – нескончаемый поток бывших военнопленных, людей, якобы сотрудничавших с оккупантами, прибалты, украинцы…
Влад все еще получает некоторое удовольствия от ощущения своей власти над заключенными, но Арон смертельно устал. Ему всего тридцать, но чувствует он себя стариком.
Опять много расстрелов – предатели, дезертиры.
– А ты знаешь, почему мы стреляем в затылок? – остановил как-то Влада в коридоре теперь уже полковник Рыбаков. Влад первый раз в жизни видит его под градусом.
– Нет.
– На затылке глаз нет. – Рыбаков усмехнулся и пошел дальше.
Герлоф
– Не понимаю, как тебе хватает терпения, – пожал плечами Йон.
– Руки тренирую, – не глядя на друга, ответил Герлоф.
Он монтировал такелаж на трехмачтовом клипере. Суденышко получалось на редкость красивым – вылитая «Катти Сарк».
Кропотливая работа – нитки, стальные крючочки, обточенные по шаблону зубочистки. Завязав последний узелок, Герлоф откинулся на стуле и с облегчением выдохнул.
– Ф-фу!.. А если честно, Ион, сам не понимаю. У меня даже заказчика нет на эту бутылку. Просто, знаешь…
Его прервал телефонный звонок. Он несколько мгновений подозрительно изучал аппарат, потом снял трубку:
– Лавидссон.
– Добрый вечер, – тихий, хрипловатый голос.
Герлоф узнал его сразу.
– Добрый вечер, Арон. – Герлоф победоносно кивнул стоявшему у стены Иону – Как ты себя чувствуешь?
– Ничего. Нормально.
– А я так себе. Очень расстроился. Прочитал жуткую книгу про Советы в тридцатые годы. Называется «Большой террор».
– Я книг не читаю.
– Но про террор-то ты слышал?.. – Герлоф подождал ответа, не дождался и продолжил: – Почти миллион людей расстреляли только в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах. Миллион за лва года!
Арон по-прежнему молчал.
– А ты где был в Советском Союзе, Арон? В армии служил? Ты тогда сказал, что ты солдат…
– Солдаты выполняют приказы, – сказал Арон. – Я боролся с фашизмом.
– Но сейчас-то ты уже, надеюсь, не солдат? Демобилизован, наверное? Война окончена. Тебе надо просто поговорить с Клоссами.
– Ну, нет. Слишком много трупов.
– Здесь, на острове?
– И здесь тоже.
– Где?
Молчание. Герлоф испугался, что Арон на этом и закончит разговор, но в трубке опять послышался голос:
– На земле Клоссов.
– Кто?
– Охранник. Я его застрелил. Похоронен в лесу… рядом с моим хутором. Я там курган насыпал. Маленький… но найти можно.
Герлоф вспомнил – Тильда что-то говорила про исчезнувшего охранника.
– Почему ты мне это рассказываешь, Арон?
– А кому еще?
Герлоф помолчал.
– Я слышал про Грету, Арон, – сказал он. – Слышал, что твоя младшая сестра умерла в прошлом году Здесь, в Марнесе. А больше у тебя нет родных?
