На что Марио заметил, что нормальный парень не будет работать на тех, кто убивает хомяков.
На это Дженни тут же ответила, что, во-первых, Конни не работает на председателя городского совета или на строительную фирму, а во-вторых, все это глупости.
Марио открыл было рот, чтобы остудить пыл разгорячившейся Дженни, но мастер Джон вмешался в их дискуссию и поинтересовался, сможет ли Конни отключить прожекторы.
— Сможет, — ответила Дженни. — Хотя не имеет права. И у него из-за этого наверняка возникнут проблемы. Но он не боится!
Конни смог отключить прожекторы не сразу. Прошло какое-то время, прежде чем мы наконец тронулись в путь.
Мы четко вырулили к тому месту, где был вход в норку Эльвиры.
— Было бы очень славно, дружок, если бы мы здесь и встретились, — сказал сэр Уильям, ссаживая меня на землю. — А то в этой темноте мне рыскать по такому гигантскому полю как-то не очень улыбается.
— Не беспокойся. Либо ты меня вовсе не увидишь, потому что со мной что-нибудь приключится, а уж если я выберусь наружу, то ты меня непременно заметишь, потому что я вернусь в сопровождении целой свиты.
Сэр Уильям кивнул:
— Ну, ни лапы ни хвоста, Фредди!
— До скорого! — бросил я уже на ходу и нырнул в нору.
Внизу было абсолютно темно. В такой темноте мы, хомяки, ориентируемся на ощупь или по запахам. Я потянул носом: Эльвиры тут явно не было! Я двинулся вперед. Эльвирина нора была совсем уже рядом, за поворотом, когда я уловил какой-то посторонний запах, и этот запах был мне до боли знаком! Я выглянул из-за угла. Точно! Вот они сидят, субчики-голубчики!
По всему было видно, что им теперь не до шуток. Они прижались друг к другу и молча с унылым видом смотрели в землю. Ласкающая взор картина!
И не надо, пожалуйста, мне говорить: «Ах, какой бессердечный хомяк!» Сами подумайте: мне предстояло выполнить важное задание, очень непростое, зверски непростое, если так можно выразиться. Я должен был переубедить целую колонию упрямых полевых хомяков и уговорить их предпринять определенные меры к собственному спасению, хотя они, находясь под влиянием Фронзо, вовсе не желают спасаться. Кроме того, позволю себе напомнить, что мои бедные лапы были стерты в кровь и за это время не успели зажить, а мне еще нужно было проделать весь путь до пещеры с горшком. В такой ситуации у меня не было ни желания, ни сил разбираться с нашими гениальными артистами. Ведь они только того и ждут, чтобы прицепиться ко мне! Слушать их дурацкие шуточки?! Не уж, увольте! Так я подумал, но тут же сумел совладать с собой и подавил в себе эти справедливые чувства. Ну, не оставлять же их тут!
— Здорово, мальчики! — сказал я.
— Фредди! — завопил Энрико, сияя во всю физиономию.
— Как хорошо, что ты пришел! — взвизгнул Карузо и всплеснул лапами.
Не скрою, мне было приятно видеть их искреннюю радость.
— Это было ужасно! — горестно сказал Энрико, когда я попросил рассказать, что тут приключилось. — Такого Количества тоскливых, угрюмых хомяков зараз я еще в жизни не видел! Тухляки какие-то, честное слово! Настроение у них — похоронное! Даже Эльвира, и та скисла.
— Мы хотели их немножко развлечь, повеселить, — продолжил рассказ Карузо. — Придумал такой номер смешной, про бульдозер.
— Ну, чтобы страхи их развеять, — пояснил Энрико. — Ведь когда смешно, тогда не страшно, верно? Я был водителем, а Карузо бульдозером.
— Трудная роль, между прочим, — вставил Карузо. — Самая трудная из всех, которые мне доводилось играть!
— Но они освистали нас, представляешь! — Энрико повесил голову.
— А потом еще и вытурили из пещеры! — добавил Карузо и тоже пригорюнился.
— Н-да, конфуз получился, — сочувственно сказал я, хотя мне было даже приятно, что у моих сородичей оказался такой развитый художественный вкус. — Так, значит, все хомяки снова собрались в пещере с горшком?
— Да, Фронзо опять хочет провести «кормление» сосуда.
— И когда?
— Если мы поторопимся, то как раз успеем.
Не буду описывать подробности нашего марш-броска. Это не для слабонервных. Скажу только, что после этого перехода я мечтал превратиться в птичку, чтобы мои лапы никогда не касались земли.
Уже издалека мы услышали зычный голос Фронзо. Когда мы приблизились к пещере, он как раз закончил свою речь. Я осторожно выглянул. Фронзо стоял, как и в первый раз, на возвышении.
— Испросим милости у сосуда надежды! — воззвал он и воздел лапы кверху.
Все полевые хомяки смотрели теперь на горшок, стоявший в центре.
— Сосуд надежды! — завел свою песню Фронзо. — К тебе взываем мы! Услышь нас! Прими наши подношения и будь милостив к нам!
Я пригляделся. Теперь у горшка высилась еще более значительная куча, чем в первый раз. Если хомяки расстаются со своими запасами, причем отдают добровольно и в таких количествах, значит, действительно дело плохо.
— В тебе, сосуд благословенный, заключены все наши надежды, самое ценное, что у нас есть! — продолжал свои причитания Фронзо. — Ты — наше сокровище, и мы верим: ты принесешь нам избавление!
Хомяки взирали на толстый горшок глазами, полными отчаяния и скорби.
— Прими наши дары и спаси нас от губителя! — воскликнул Фронзо, и все хомяки стали повторять за ним: «Прими!», «Спаси!», «Избавь!»
И тут мне пришла в голову гениальная мысль! Да-да, опять гениальная! И даже мои сожители, от которых, как известно, я за все время нашего знакомства слова доброго не услышал, и те воскликнули хором: «Гениально!», когда я им тихонько рассказал о том, что я задумал.
Пока я объяснял Энрико и Карузо план действия, хомяки затянули песню:
Тебе мы отдаем свои дары,
В надежде, что не тронет он норы
Хомячьей! Губитель страшный,
Он уйдет, и снова поле оживет!
Заполним снова наши закрома,
И не страшна тогда зима!
— Хомяки полей! — снова послышался голос Фронзо. — Ваши щедрые подношения не останутся без внимания! Сосуд надежды услышит вас!
И тут я выскочил вперед и закричал:
— Он лжет!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Хомяки все как один повернули головы в мою сторону. На какую-то долю секунды они замерли в изумлении, пытаясь понять, кто осмелился на такую дерзкую выходку.
