Леон приосанился и выпятил солидный живот — аж пластины кирасы разошлись. Саяни посмотрела на меня с осуждением, и я поняла, что получилось не очень.
— Скорее всего, произошедшее — досадная случайность, я допросил слуг, никто не покушался на вас, — доложил Леон, и Арлито перебил его:
— Как прошла поездка? Стал ли Хромой Мэтиос с вами разговаривать?
— Он принял нас, — ответила я. — И наговорил кучу непонятного. Саяни сказала, что его пророчества важны и нельзя забывать ни слова. Мне нужен писец, и срочно!
— Раньше вы любили писать сами, — сказал Арлито и увязался за мной. — Я могу вам помочь и заодно попытаюсь понять, что же имел в виду Хромой.
— Что-то не заметила его хромоты. — Я переступила порог, зашагала к лестнице, чтобы попасть в библиотеку.
— Даже я не помню, за что его так прозвали.
Я поперхнулась слюной, закашлялась. Мэтиосу сто пятьдесят… Сколько же Арлито?! Одно ясно, тут маги живут дольше простых людей…
— Мне девяносто два, — ответил маг на незаданный вопрос.
Я помотала головой, открыла дверь и по привычке потянулась к выключателю, но вспомнила, что тут не открыли электричество, а как добывать огонь, понятия не имею. Арлито запрокинул голову и крикнул:
— Лииса! Принеси зажженные свечи!
— Здорово вам, магам, — проговорила я, потупившись. — Люди слишком мало живут: только начинаешь понимать, что к чему, и уже пора умирать.
— У всех есть выбор, становиться ли магом. Кроме женщин, конечно. И вот что скажу: если бы меня спросили повторно, принимаю ли я дар, то отверг бы его. Магом быть не здорово, запомните. Мы платим счастьем за силу, и чем мы сильнее и несчастней, тем дольше живем. Спящий всегда отбирает самое ценное.
А Незваный? Чем Саяни заплатила ему, чтоб вернуть Вианту? Мэтиос говорил: «Смерть как плата» — неужели она кого-то убила?
Будто ниоткуда появилась Лииса, склонила передо мной голову, отдала Арлито канделябр с тремя свечами и поспешила удалиться.
— Это несправедливо, — вздохнула я. — Почему женщинам нельзя в маги? Извини, я не помню. Обращайся ко мне на «ты», ты ж мне в прадеды годишься.
Арлито с подсвечником шагал впереди, и я не видела его лица. Наверняка ведь лишнее говорю или глупость по местным меркам. Но кто, если не маг, расскажет лучше о жизни волшебников?
— Потому что женщина — ветер и непогода. Вы не умеете выбирать правильно и готовы пожертвовать многим ради малого.
— Это правда, — согласилась я, разглядывая книжные корешки, мимо которых проходила. — Но женщина дарит жизнь и потому ценит ее, она милосерднее.
Арлито поставил канделябр, уселся за стол и взял перо:
— Ордену не нужны милосердные слуги. Надо же, как вы… Как ты изменилась. Раньше бы поостереглась рассуждать о таких вещах, а то еще в ведьмы запишут. Ладно, давайте… давай лучше побеседуем о Хромом Мэтиосе, точнее, о его предсказании.
Стоит ли ему говорить все? Вдруг в словах седого мага зашифровано мое прошлое? Например, про меня не здесь? Или пророки не трогают прошлое, просто мне предстоит уехать? Любопытство победило осторожность, и я передала все слово в слово, наблюдая, как Арлито выводит на желтоватом листе каждую закорючку и от гусиного пера тянется щетинистая тень.
— Интересно, — вынес вердикт он, когда я замолчала. — Прямо вот так и сказал: «Подует ветер, раздует огонь, мужчина поймет женщину, а мудрец станет, как дитя, и родится твердь»?
— Да. И добавил, что зыбко… То есть, кажется, он не был уверен.
— Похоже, он говорил, как должно быть, но будет ли? Главный вопрос, понимаете… понимаешь, в чем?
Я молча помотала головой.
— В том, что все эти оды, а это именно они, — тебе. Он разглядел в тебе что-то настолько значимое, что разразился потоком предсказаний…
— Скорее рекомендаций.
— Да. Приступим же. Про семя понятно, он имел в виду богорожденных, но почему оно одичало? Огонь — твоя стихия, это тоже понятно. Он увидел тебя не здесь, это странно.
— Ага, я никуда не собираюсь, у меня большие планы на эти земли.
— Посмотрим. Молодые люди в странном месте не здесь — непонятно. А тебе?
— И мне не очень, — соврала я. — Да и как может быть понятно, когда это будущее? Молодые парни — по-моему, это неплохо. А вы все говорите, что я — уродина.
Арлито фыркнул:
— Ты — луна среди звезд! Они все — бледные моли, недостойные твоей тени. На Изумрудах мужчины гибли бы на поединках за право обладать тобой.
— Ты родом с островов? — удивилась я, села на табурет рядом, Арлито тотчас вскочил, уступая мне стул-трон.
— Да. Магам нельзя оставаться в родных краях, — сказал он с сожалением, подвинул к себе исписанный листок. — Любовь, смерть какая-то. Кузня. Прядильщица. Нет, непонятно. Просто запомни его слова. Может, это подсказки, которые ты и только ты поймешь, когда придет время.
— Кажется, я поняла, что Спящий забрал у тебя — ты перестал расти. Но ведь могло быть и хуже. Ты мог потерять кого-то близкого…
Арлито криво усмехнулся:
— Мне девяносто два, но никто не воспринимает меня всерьез. Я никогда не познаю женщины, меня никто не полюбит, потому что… Да посмотри на меня! — он развел руками. — А знаешь, что я хотел отдать Спящему в двенадцать, когда пришла пора Выбора?
— Нет.
Ну вот, задела человека за живое: глаза мечут молнии, ноздри раздуваются. Пусть говорит. Наверное, он мало кому об этом рассказывал.
Арлито усмехнулся, покрутил перо пальцами, поставил на подставку и подпер подбородок, его миндалевидные глаза-бездны отражали трепещущий огонек свечи.
— Вся беда в том, что маменька очень меня любила. Отец погиб, старшие сестра и брат умерли, остался только я, и она изо всех сил оберегала меня. Знахарка сказала ей, что младенцы не болеют, потому что их защищает грудное молоко, и она кормила меня грудью до десяти лет.
— Бывает такое, да. — Я чуть не проговорилась «в нашем мире» и прикусила язык.
— Это не самое гнусное. — Он поморщился. — Самое гнусное в том, что она рассказывала это каждому, а ее подруги — своим детям, с которыми мне приходилось знаться. Драться я тоже не умел, она растила меня, не чтобы я стал мужчиной-воином, как принято на островах, а чтобы ей не было одиноко в старости и я никуда не ушел. У меня не было друзей, дети, даже малыши, смеялись надо мной, а я не мог ответить, потому что они понимали только язык силы.
— Сочувствую, — искренне сказала я, вспоминая свою бабушку, которая, конечно же, любила меня, но очень старалась воспитать по своему образу и подобию: секс только после свадьбы, при выключенном свете, под одеялом, в одной позе; прощать никого нельзя, ненавидеть и проклинать — правильно, все родственники — сволочи, свести в могилу подлеца деда ценой собственного счастья — героизм, достойный ордена. Мою психику спасло то, что бабушка работала в библиотеке и просиживала там допоздна, болтая с кумушками, на меня у нее не оставалось времени. Там ее и нашли мертвой.
