— На дачу? Не пойдет. От вас, дорогой товарищ, моно всего ожидать. Слышал, рядом с дачей озеро, а я мечтаю умереть в собственной постели, и еще не скоро. Поговорим здесь.
Видимо, мой вполне самоуверенный тон, напускное спокойствие умерили его наступательный привычный пл. Разинков отличался не только властолюбивым характером, но и змеиной изворотливостью, умел по ходу дела перестраиваться, наверняка он понял, что не будь у меня оснований и полномочий, вряд ли я решился бы придти к нему домой. И на этот раз подавив растерянность, он напустил на себя привычно самоуверенный вид, заложил нога за ногу, пригласил меня сесть, стал ждать разъяснений. А я, уловив его настроение, сделал артистически долгую паузу, выводя Разинкова из терпения. Имея на руках такие козыри, можно было смело идти ва-банк.
Хозяин встал, прошел к холодильнику, достал запотевшую бутылку «посольской», две банки импортного пива, какой-то закуски, поставил два хрустальных стакана, расстегнул замок спортивного костюма, тяжело рухнул в кресло.
— Глотнем для разминки?
— Вы — умный человек, Разинков, — удовлетворенно проговорил я, — на востоке без чая, а у нас без рюмки разговора не начинают.
— А есть, о чем толковать-то? — Разинков едва вмещался в кресло, кулаки его на бархатных подлокотниках угрожающе сжимались и разжимались.
— Вроде бы у нас прежде не случалось точек близкого соприкосновения.
— Помните, чему нас учил бородатый Маркс? Все течет, все изменяется. Почти уверен: не только «спасибо», «магарыч» заработаю.
Разинков ничего не ответил на это явное вымогательство. Он налил себе полный, до краев хрустальный стакан водки, спокойно опустошил, осторожно поставил емкость на стол.
— А мне? — я, кажется, совсем обнаглел.
— За что наши отцы и деды в семнадцатом году кровь проливали? Чтобы холопов не было! Наливай сам, сколько выпьешь.
Это уже было нечто. Фразу он произнес спокойно, без надрыва, и я понял, что можно начинать разговор по существу. К тому же «посольская» оказалась отменного качества. Вспомнилось, как в городе поговаривали, что на водочном заводе, которому недавно исполнилось сто лет, по секрету купца Заусайлова для особо приближенных готовят особую, без сивушных масел водку.
— Уф! — выдохнул я, боясь обозлить Разинкова, тем более что в комнату дважды заглядывал телохранитель, но хозяин делал ему знаки, чтобы тот удалился.
— Ты не забыл, поганый писака, я собирался ехать на дачу? — В голосе Разинкова уже не звучали зловещие нотки, — хватит тянуть резину, отвечай, кто такой Блювштейн?
— А вы не знаете? Какой наив! Не стоит нам друг перед дружкой выпендриваться. Ладно, — милостиво решил я, — для завязки возьми это послание. — Протянул Разинкову конверт, и по тому, как жадно он схватил письмо, понял, что Блювштейн многое значит в судьбе самого Разинкова. Он даже не заметил моего обращения на «ты». Видимо, письмо было кратким. Разинков перечитал его раза три. Затем медленно, удивленно поднял на меня глаза, и я не узнал их. Обычно колючие, насмешливые, злые, они словно изменились, сделались доброжелательными, любопытными. И еще мне явственно показалось, будто не только в глазах, лице, но и во всей громоздкой фигуре Разинкова вдруг появилось почтение к моей персоне. Люто ненавидел, и, вот, пожалуйста, какие перемены. Сомнений не оставалось: виной всему письмо Семена Блювштейна. Вероятно, израильский «авторитет» и явный хозяин Разинкова советовал ему обращаться со мной поуважительней, возможно, даже упомянул о моей личной дружбе с Василаке. а может быть, ни то, ни другое, просто острый нюх бывшего главного инженера сразу взял верный след: зачем ссориться с тем, кого окончательно не раскусил?
— Шараду ты мне загадал, писака! — признался Разинков. — Не знаю, с какого конца к ней подступиться. Не подскажешь?
— Вас устраивает сумма, переведенная на счет в банке? — Некто свыше произнес за меня эту явно рискованную фразу. Вдруг этот вопрос будет идти вразрез с их тайными договоренностями? Но я не просто выдал фразу, рискуя своей головой, мне чуть позже припомнились слова Блювштейна, сказанные там, на Мертвом море: «Жадность, как знаешь, фраера сгубила, а мои фраера в России прямо как голодные псы. Приходится чуть ли не ежемесячно информировать их, когда, сколько и куда переведено конторой денег».
Был весьма приятно удивлен, что вновь попал в «десятку». Разинков беспокойно заерзал в кресле.
— О деньгах в чужих карманах говорить неприлично! — отмахнулся он от вопроса.
— Почему же? Уверен: скоро на имя какого-нибудь Попандопало появится роскошная вилла и яхта, а хозяином всего этого богатства, истинным хозяином будет господин…
— Не обязательно все разжевывать! — резко оборвал меня Разинков. — А ты, писака, видать, не промах! — с нескрываемым уважением продолжил хозяин квартиры. — Отыскал свою нишу в этом раскореженном мире, молодчина! Нашим и вашим служишь. Это уметь надо. — Он попытался дружески хлопнуть меня по плечу, но я уклонился от такой фамильярности.
— После наших стычек, — холодно проговорил я, — не хватало нам еще обняться и облобызаться.
— Ты, правда, еще зеленый, — нисколько не обиделся Разинков, — не уразумел, что в нашем содружестве мгновенно забываются обиды, прощаются долги, люди, забыв о кровной мести, делаются братьями.
— Зеленым быть хорошо, — нашелся я, — есть возможность созреть. — Я разговаривал с Разинковым чуточку свысока, ощущая свое преимущество. А что я терял? Миссию Блювштейна выполнил, заработал деньжат, оставалось умыть руки и… Я встал:
— Пожалуй, мне пора идти. «Посольская» была изумительна…
— Э, нетушки! Погоди! — забеспокоился Разинков. — Мы еще толком и не сыграли в «дурачка»! Не понимаешь? Разве ты не хочешь мне объяснить, каким образом ты сошелся с Блювштейном? Как он тебе доверился? Как вышел на меня? И еще, наш общий друг советует держать с тобой связь, мол, пресса нам всегда должна служить.
— Служить? Это слишком! Да и как я буду тебе помогать, зная товарища Разинкова и не представляя господина Разинкова? Доверие — рычаг сообщества. Меня там, — я кивнул головой в сторону окна, — посвятили в ритуал принятия «авторитета» в «евросемью». Все объяснили господа мафиози, а ты…
— Лихо! — только и проговорил Разинков. — Я хотел, было, тебя «замочить», но что-то удерживало. Слава Провидению! Оказывается, ты даже про «евросемью» знаешь.
— Совсем немного.
— А про мой бизнес?
— Тоже немного, хотя работать вслепую не привык. — Я в точности повторял ходы созданного мной в романе профессионала. И, как ни странно, пока все шло гладко.
— Хочешь войти в компанию? — напрямую спросил Разинков, надул и без того толстые губы.
— Упаси Бог! — искренне испугался я. — У меня иные задачи. — Я поспешил уйти от продолжения разговора на эту тему, посчитав, что и так для первого раза я узнал слишком много. Примерный семьянин, член бюро, главный инженер, лауреат премии Ленинского комсомола и вдруг… тайные связи с криминальными структурами Кипра, Израиля и Бог весть каких еще стран, человек с множеством лиц. — Господин Василаке приказал мне не дергаться по мелочам.
