В телеграммах, следовавших одна за другой, Томпсон пытался объяснить, как новому правительству следует общаться с советским правительством по берлинскому вопросу. Он составлял конкуренцию тем, кто требовал ужесточить меры против Москвы. Уолтер Доулинг, американский посол в Западной Германии, в телеграмме из Бонна настаивал на том, что Кеннеди должен вести себя жестко с Советами, чтобы Хрущев понимал, что «у него нет безболезненного способа подорвать западные позиции в Берлине» и что любая попытка грозит многими неприятностями для Москвы.
А в Москве Томпсон утверждал, что правительство Кеннеди разрабатывает невоенные средства для борьбы с коммунизмом. По его словам, президент, чтобы обеспечить нормальную работу американской системы, должен быть уверен, что государства – члены западного альянса будут действовать сообща, и наглядно продемонстрирует развивающимся странам и получившим независимость колониям, что будущее за США, а не за СССР. Он волновался из-за ошибок, допущенных в Латинской Америке, когда проблемы с Китаем заставили Советы реставрировать свое «революционное прошлое».
«Я уверен, что мы допустим ошибку, если станем рассматривать коммунистическую угрозу как прежде всего военную угрозу, – написал он в телеграмме, отправленной в Вашингтон. – Я считаю, что советское руководство уже давно правильно оценило значение военной ядерной мощи. Они осознали, что ядерная война не подходит для достижения их целей. Мы, конечно, должны, по очевидным причинам, держать порох сухим и иметь его в избытке».
Словно в противовес Томпсону, 9 февраля Кеннеди объявил, что привлекает к работе государственного секретаря Гарри Трумэна Дина Ачесона, сторонника жесткой линии, убежденного, что противостоять Кремлю можно только проводя политику силы. Кеннеди привлек одного из самых известных «ястребов» к германским делам. Хотя Ачесон не присутствовал на совещании, но очень скоро создал противовес более примирительной политике Томпсона.
Совещание 11 февраля станет типичным примером того, как президент принимал решение. Он собрал вместе специалистов по рассматриваемой проблеме и, задавая вопросы, провоцировал их на ожесточенные споры. Результаты совещания Банди отразил в совершенно секретном отчете, озаглавленном «Размышления о советском руководстве», состоявшем из четырех разделов: 1) общее положение и руководство Советского Союза; 2) отношение СССР к США; 3) стратегия и позиция Соединенных Штатов; и, наконец, самый важный раздел, 4) как Кеннеди наилучшим образом может вступить в переговоры с Хрущевым.
Болен удивился, обнаружив, что Кеннеди, так явно выразивший свое отношение в послании «О положении страны», довольно пристрастно относится к Советскому Союзу. «Я никогда не слышал о президенте, который бы хотел так много знать», – сказал Болен. Кеннеди, не слишком интересуясь тонкостями советской доктрины, хотел получить практический совет. «Он считал Россию большой и сильной страной, и мы были большой и сильной страной, и это казалось ему причиной, по которой эти две страны могли жить, не разрушая друг друга».
У каждого из окружавших президента людей было свое мнение относительно Москвы. Болен волновался, что Кеннеди недооценивает решимость Хрущева установить коммунизм во всем мире. У Кеннана были сомнения относительно того, действительно ли Хрущев является руководителем страны. Советскому лидеру, по его словам, противостояла «значительная оппозиция» в лице сталинистов, противников переговоров с Западом, а значит, Кеннеди должен иметь дело с «коллективом». Томпсон утверждал, что хотя правительство коллективный орган, но в большей степени он детище Хрущева. По его мнению, только серьезные ошибки во внешней политике и в сельском хозяйстве могли пошатнуть положение Хрущева.
Томпсон утверждал, что американская «надежда на будущее» – превращение советского общества в более современное, потребительское общество. «Этот народ очень быстро обуржуазится», – уверял Томпсон. На основании продолжительных бесед с Хрущевым Томпсон сделал вывод, что советский лидер пытается выиграть время, чтобы позволить советской экономике развиваться в данном направлении, а для этого ему действительно нужен спокойный период в международных отношениях.
Вот почему, пояснил Томпсон, Хрущев так настаивает на скорейшей встрече с президентом. Хотя после инцидента с U-2, на который он отреагировал как на удар по гордости, Хрущев прервал общение с Белым домом, теперь он опять стремится к сближению. По мнению Томпсона, Хрущев открыт для общения, поскольку его внешняя политика зависела от его личного взаимодействия с противной стороной.
Более осторожные из присутствовавших на совещании задавались вопросом, какую пользу можно будет извлечь из встречи с советским лидером, который называл США «главным врагом человечества». Болен выступал против предложения Хрущева организовать встречу во время проведения сессии ООН, поскольку «советский лидер обязательно выйдет на трибуну». Гарриман напомнил Кеннеди, что в соответствии с протоколом президент должен сначала встретиться с союзниками.
Собравшимся на совещании постепенно стало ясно, что Кеннеди хочет встретиться с Хрущевым. Кеннеди полагал, что, «стоит ему сесть с Хрущевым за стол переговоров, из этого обязательно что-нибудь получится». Сам Кеннеди сказал своему помощнику и давнему другу Кеннету О’Доннеллу: «Я хочу показать ему, что мы не слабее его. Через обмен посланиями это показать невозможно. Я хочу сесть с ним за один стол и показать ему, с кем он имеет дело». Кроме того, остальные страны, включая ближайших союзников Соединенных Штатов, проявляли осторожность в отношении ключевых проблем, ожидая, когда Кеннеди с Хрущевым достигнут соглашения.
Кеннеди объяснил советникам, что хочет избежать развернутого «саммита», необходимого только в том случае, когда миру угрожает война или когда лидеры готовы принять без формального утверждения соглашения, предварительно подготовленные чиновниками нижнего уровня. Он хочет встретиться с Хрущевым в неофициальной обстановке, чтобы составить личное впечатление о советском лидере, и это поможет ему понять, как в дальнейшем следует вести себя с ним. Кеннеди хотел установить прочные контакты с Советским Союзом, чтобы не допустить просчетов, которые привели на протяжении его жизни к трем войнам. В ядерный век ничто не волновало его больше, чем угроза просчета.
«Это моя обязанность принимать решение, и никакой советник и союзник не могут сделать это за меня», – сказал Кеннеди. Для того чтобы принять правильное решение, объяснил Кеннеди, необходимо быть хорошо осведомленным, и только при личной встрече с Хрущевым он может получить нужную информацию. В то же время он хотел ознакомить советского лидера с американской точкой зрения, «точной, реалистичной, с возможностью обсудить и дать пояснения».
Спустя десять дней, 21 февраля, та же группа советников собралась снова, и теперь все согласились с тем, что Кеннеди следует написать Хрущеву и пригласить его на встречу. Хрущев, пользуясь возможностью, предлагал встретиться в Нью-Йорке во время проведения специальной сессии ООН по разоружению. Кеннеди, в свою очередь, предложил организовать встречу весной в нейтральном европейском городе, Стокгольме или Вене. Передавая Хрущеву письмо Кеннеди, Томпсон объяснил, что президенту требуется время, поскольку он «пересматривает нашу политику в Германии и хотел бы обсудить ее с Аденауэром и другими союзниками, прежде чем приходить к каким-то выводам».
