Но даже осуждая в душе поведение Ролана Шарваза, Эрнест представлял себе этого человека вовсе не таким, каким тот был в жизни, поскольку они никогда не встречались. Он воображал Шарваза молодым застенчивым церковником, угодившим в сети легкомысленной соблазнительницы. Это было заблуждением, и, решись он нанести визит отцу Ролану, повадки последнего, жесткое выражение лица и прозрачные глаза хищника заставили бы молодого человека не на шутку встревожиться.
* * *
Анни отправилась в обратный путь вскоре после полудня, испытывая подспудное разочарование и печаль. Она рассчитывала, что, услышав ее рассказ, дети и зять возмутятся и вознегодуют. Но Патрис только улыбался и шутил, а Эрнест и Эльвина сочли историю довольно-таки банальной и малозначительной.
Дочь проводила Анни до станции дилижансов на берегу реки Шаранты.
– Мамочка, потерпи немного, на Рождество мы снова будем вместе, – пообещала она.
– Где только взять терпение, дочка… А теперь ступай домой, не то замерзнешь!
Уже сидя в экипаже, служанка кюре, хмуря брови и скрестив руки на обширной груди, мысленно пережевывала свое недовольство. Вывод был неутешителен: она попросту не сможет жить под одной крышей с таким порочным человеком, как Шарваз! Она была так занята своими мыслями, что не обращала внимания на попутчиков – пожилую супружескую чету и девушку в траурных одеждах.
Под мерное покачивание кареты, устремив взгляд в окно, она придумывала множество способов положить конец связи Матильды де Салиньяк и отца Ролана. «Я могу рассказать все доктору. Вот будет скандал! Но тогда пострадает малыш Жером. Нет! Уж лучше переговорить с учителем и спросить у него совета. Но с чего бы ему мне поверить? Эрнест прав: мсье Данкур подумает, что я мерзкая сплетница…»
По мере удаления от Ангулема и родных решимость Анни слабела. «Жалованье у меня неплохое, – думала она, проезжая через Мартон. – Своих детей я в это дело впутывать не стану, но право сказать пару слов кюре у меня никто не отнимал. И ему придется меня выслушать! Супружеская измена – это само по себе плохо, но спать с замужними женщинами, когда носишь сутану, – во много раз хуже. Ни рая, ни ада не боится этот кюре Шарваз! Я могу поговорить с ним, как мать с сыном, объяснить, насколько дурно он себя ведет…»
Успокоившись, Анни сошла с мальпоста на почтовой станции в Ла-Бранд. Наступил вечер, и вид черного неба с перистыми облаками, подсвеченными оранжевым закатным светом, невольно вселял тревогу.
Не менее тоскливым выглядел под этим апокалиптическим небом и сельский пейзаж с наполовину оголенными кронами деревьев.
Служанка окинула городок мрачным взглядом. Сен-Жермен, казалось, застыл на холме, овеваемый холодными осенними ветрами.
– Надеюсь, кюре нальет мне три, а то и четыре стаканчика вина, – сердито сказала она. – Чтобы я побыстрее заснула и перестала портить себе кровь…
И, ругаясь про себя, Анни направилась к пресбитерию.
В доме священника, в тот же вечер
Ролан Шарваз дожидался возвращения прислуги. Он приготовил невкусный густой суп и теперь нервно мерил комнату шагами. Матильда так и не пришла, хотя прекрасно знала, что Анни не будет целый день и в их распоряжении несколько часов абсолютной свободы.
Как и все люди, наделенные неутолимым сексуальным аппетитом, он ненавидел ощущение фрустрации. За светскими манерами и хрупкой красотой его любовницы пряталась такая же ненасытность. И теперь, когда она предалась ему душой и телом, он хотел располагать ею, как ему заблагорассудится. Всепожирающее пламя терзало его.
«Да, это и есть настоящая любовь! – повторял он про себя, вышагивая от стены к стене. – Любить Бога или человека – разве это не проявление одного и того же чувства?»
Заслышав тяжелые шаги на внешней лестнице, Шарваз застыл на месте, готовый к конфронтации. Он не мог не заметить, что накануне отъезда в Ангулем служанка чаще обычного награждала его укоризненным взглядом, при этом бормоча что-то себе под нос.
Анни открыла дверь, даже не постучав. Ролан Шарваз не стал утруждать себя тем, чтобы встретить ее улыбкой.
– Долго же вы добирались от Ла-Бранд!
– Быстрее я идти не могу. Ноги болят!
И Анни со стоном опустилась на стул.
– Я сварил суп, можете поужинать. Я есть не хочу. И не пейте больше двух стаканов. Мои запасы вина тают на глазах!
На этой «любезной» ноте разговор оборвался, и рассерженный кюре скрылся в ноябрьской ночи. Оставшись наедине с котом – кстати сказать, отличным крысоловом, – Анни поморщилась, покачала головой, а потом налила себе выпить. Стакан, два, три и… четыре. Этого ей хватило, чтобы забыть перекошенное от злости лицо хозяина, его сжатые в нитку губы и упреки, брошенные ледяным тоном.
– Похоже, он меня боится, раз убегает, едва я вернулась в дом! И это при том, что сегодня я им, голубкам, не мешала! – пробормотала Анни, язык которой уже начал заплетаться.
Внезапно тишина, царящая в стенах пресбитерия, показалась ей невыносимо тяжелой. Анни вспомнила Эрнеста с его ободряющей улыбкой, поцелуи своей любящей Эльвины, и ей захотелось плакать.
Голова ее отяжелела от вина, однако она все-таки съела немного супа и, оставив на столе зажженную керосиновую лампу, ушла спать.
* * *
Шарваз в это время бродил по саду Салиньяков. К окнам с закрытыми ставнями он подойти не решался, постучать в закрытую дверь тоже. Чем мог он оправдать столь поздний визит? Мысли его одолевали самые мрачные: «Я мог бы предложить доктору де Салиньяку партию в карты, чтобы увидеть Матильду и взглядом дать ей понять, как я огорчен, что она не пришла… Нет, это неосмотрительно! Муж мог бы счесть все это странным… Он точно бы что-то заподозрил. Нет, нельзя!»
Стиснув зубы и сцепив руки за спиной, кюре неспешным шагом направился обратно к церкви. Внезапно он остановился и устремил озадаченный взгляд на колокольню. Как бы сложилась его жизнь, если бы судьба или Провидение наделили его смирением и сдержанностью и если бы его единственной заботой было спасение душ своих прихожан? Ролан Шарваз передернул плечами, посмеиваясь над собой. Он прекрасно понимал, что согрешил перед людьми и Церковью, но многократное повторение греховного акта делает его привычным, верно?..
В окне пресбитерия танцевал едва заметный желтый огонек.
– Анни не погасила лампу! – пробормотал он сердито. – Эта старая мегера ничего не делает так, как следует! Была бы она лет на тридцать моложе и с хорошей фигурой… Но и этого нет! Нужно будет отчитать ее за забывчивость.
Кюре вернулся домой и лег в холодную постель, едва уловимо пахнущую фиалкой. Из комнаты служанки доносился громкий храп, что взбесило его еще больше.
Он долго не мог заснуть, и мысли его метались между Анни Менье и Матильдой де Салиньяк – женщинами, так не похожими друг на друга, одну из которых он обожал, а присутствие другой с некоторых пор терпел с трудом.
