– Я не успел приготовить еду. И я не знал, приедешь ты в назначенный день или нет. Но ты приехала!
– А эта женщина, отчего она умерла? И где? – спросила суеверная Марианна.
– Ты не будешь спать в комнате, где она жила. На чердаке есть раскладная кровать, мы поставим ее в большой комнате, возле очага.
Вечер прошел спокойно. Брат с сестрой поужинали хлебом с сыром, запивая еду местным вином, потом пересели поближе к огню и долго беседовали. Расчувствовавшись, Ролан Шарваз упомянул и Матильду де Салиньяк.
– Ты должна меня понять, Марианна! Я люблю эту красивую даму, несчастную в браке. И она меня тоже любит. Ты прекрасно знаешь, что я не хотел быть священником, но стал им и соблюдаю свои обеты, хотя и не могу до конца побороть свои чувства. Нам нужно немного – время от времени провести вместе хотя бы четверть часа, в этом же нет ничего плохого! Но нашлись люди, которые так не думают. Моя покойная служанка, бывало, по-матерински меня укоряла, и я опасаюсь, что она могла распускать обо мне нехорошие сплетни в поселке.
Девушка сочувственно кивала. Она радовалась, что приехала на новое место, где познакомится с новыми людьми, а еще больше – что сможет облегчить повседневное существование своему любимому брату.
– Ни о чем не беспокойся, мой дорогой Ролан! Можешь поступать, как подсказывает тебе сердце, я никому не расскажу!
Он поблагодарил ее улыбкой, нежно взял за руку. От всей души кюре городка Сен-Жермен надеялся, что не утратит самого дорогого, что у него было, – своей свободы.
В Ангулеме, в понедельник 17 декабря
Эрнест Менье с нетерпением ждал новостей о ходе расследования смерти матери. Этим утром он получил подробный отчет об аутопсии, который, казалось бы, подтверждал предположения доктора де Салиньяка. Но в сопроводительной записке следователь уточнял, что в ближайшее время будет произведен еще более детальный анализ под руководством выдающихся парижских экспертов.
Ходом дела в квартале Умо интересовались многие. Знакомые останавливали Эрнеста на улице и спрашивали, нет ли новостей, ободряли и убеждали идти до конца. Свою порцию поддержки получали и Эльвина с мужем.
Ближе к полудню в мастерскую Эрнеста вошла опрятно одетая седовласая женщина, в которой он узнал школьную подругу матери.
– Здравствуй, мой мальчик! – сказала она, словно бы обращалась не к мужчине, а к ребенку в коротких штанишках. – Знаешь, где я только что побывала?
– Нет, мадам.
– Я ходила в суд и дала там показания судебному исполнителю. Месяц назад твоя дорогая матушка сообщила мне нечто, выходящее за рамки приличия, о кюре, у которого она служила. Оказывается, у Ролана Шарваза был роман с мадам де Салиньяк, женой местного доктора. В память о моей давней подруге я решила, что будет справедливо заставить его ответить за свои грехи перед судом, мирским и церковным!
– Спасибо, мадам! Вы поступили по совести. Я собирался сообщить следователям эту деталь, но лишь в случае, если по результатам аутопсии выяснится, что со смертью мамы что-то не так. Но пока ничего подозрительного они не нашли.
– Значит, вы тоже об этом знали?
– Да. Мама нам рассказала. Это ее возмущало, но я посоветовал ей закрыть на все глаза и дослужить у кюре до Рождества.
Последние слова он произнес дрожащим от волнения голосом. Эрнест представил себе веселое семейное застолье, которому не суждено было случиться, и внезапно упрекнул себя в малодушии. В тот же день, получив одобрение Эльвины, он рассказал судье, отвечавшему за ход расследования, как тяжело было его матери мириться со скандальным поведением своего хозяина, развратничавшего с чужой женой. Он не упустил ни единой подробности, рассказал даже о дырке в полу на чердаке, через которую Анни подсматривала за порочной парочкой.
Кюре городка Сен-Жермен снова стал подозреваемым номер один в деле о внезапной кончине Анни Менье.
Чиновники от юстиции посоветовались и решили активизировать расследование, которое до этого момента продвигалось медленно. Двое судейских устроились в мэрии, заняв зал, где обычно проводилась регистрация гражданского состояния. Метод работы тоже изменился. Теперь капрал жандармерии
[12] и обычный солдат по очереди приводили в мэрию жителей городка с тем, чтобы они дали свидетельство по делу.
Ролан Шарваз был первым, кого обязали явиться и объяснить, какие отношения связывают его с мадам де Салиньяк.
– Одна дама из Ангулема, подруга усопшей, и Эрнест Менье сообщили суду некие порочащие вас сведения. Анни Менье рассказывала им, что вы прелюбодействуете с женой доктора де Салиньяка. Она находила ваше поведение постыдным, недостойным священнослужителя и, возможно, стала угрожать вам разоблачением – перед обманутым мужем или епархией. Это достаточный мотив, чтобы заставить ее замолчать посредством яда, чем и объясняются желудочные колики.
Кюре принял оскорбленный вид.
– Никогда я не слышал от Анни ничего подобного! – возразил он. – И это естественно, потому что не существует преступных отношений между мадам де Салиньяк, этой достойной дамой, и мною, носящим облачение священника. В довершение всего, эта дама никогда не приходила в пресбитерий одна. Я давал уроки Закона Божьего ее восьмилетнему сыну, но чаще мальчика приводила служанка де Салиньяков Сюзанна или его отец, с которым мы дружим. Я ужинал у них по субботам в обществе других достойных жителей Сен-Жермен.
– Вы говорите «ужинал»? Почему в прошедшем времени? Вас уже не приглашают в дом доктора? – подметил один из судейских.
– Кончина Анни нас всех очень огорчила, и правила приличия требуют, чтобы какое-то время я воздержался от подобных мероприятий.
Показания Ролана Шарваза следователи выслушали с невозмутимым видом, никто не высказал своего мнения по делу вслух. На данном этапе обвинение было весьма шатким: слова покойной и ее сына против слов священника.
Единственное, что удалось установить, так это то, что никто, за исключением Анни Менье, не усмотрел в отношениях Матильды де Салиньяк и кюре ничего предосудительного. В этом сходились все опрошенные. Но судейские не сдавались, и священника привели на повторный допрос.
– Что заставило вас сообщить сыну служанки в письме от седьмого декабря, что его мать умерла в этот же день, в то время как несчастная упокоилась днем раньше, то есть шестого числа? Почему вы сразу не сообщили семье, что она серьезно заболела? И чем объясняется такая спешка с захоронением? Вы явились к мэру за разрешением в шесть утра!
У Шарваза имелось объяснение по каждому пункту.
– Сколько бы я ни предлагал написать ее детям, Анни упрямо отказывалась, не хотела их беспокоить. Она думала, что это обычное расстройство желудка и скоро все пройдет. Путаница в датах объясняется просто: я очень расстроился, когда бедная женщина умерла, поэтому и ошибся. Такое может случиться с кем угодно, вы согласны? А похороны нужно было ускорить. Тело начало разлагаться, и запах невозможно было выносить. Даже ночное бдение по этой причине пришлось прервать.
