– Конь ржет, а я разговариваю! – опять со смехом отозвался он. – Ну, ты меня поняла? Не подставляйся, не усугубляй ситуацию, она и так непростая. И охрану предупреди – никаких подозрительных посетителей, никаких чужих машин во дворе. Пусть фильтруют.
– Поняла.
– Ну и умница. Я приеду, всех еще сам проинструктирую и Витьке скажу, чтоб усилил охрану на воротах. А то поселок ваш в последнее время проходным двором стал, кого только нет. Ладно, собирай бумаги, я скоро буду.
Алена положила трубку и повернулась к внимательно наблюдавшим за ней матери и Виктору.
– Случилось что-то? – спросил телохранитель, заметив, как изменилось лицо хозяйки.
Алена покачала головой – не хотела обсуждать это при матери, чтобы не нервировать ее.
– Мазей приедет вечером, надо будет ему документы отдать, он все оформит.
– Но ведь нужен заграничный паспорт, это долго, и очередь там в ОВИРе… – начала Нина Николаевна, но дочь перебила:
– Мам, ну какая очередь? Я же говорю – Ванька все сделает, никуда ездить не нужно.
Нина Николаевна пожала плечами – она уже привыкла, что в этом доме вообще мало что приходится делать самой, не нужно готовить, убирать, стирать, ходить в магазин. Ей, с одной стороны, нравилась такая жизнь, но с другой… Она привыкла решать все проблемы самостоятельно, а теперь образовалось много свободного времени, кроме того, из гостиницы она уволилась – настояли дочь и зять. Еще недостаток общения… посторонних в доме не бывало, поговорить Нина Николаевна могла только с Ларисой или ребятами из охраны. Правда, с общительной Лорой они нашли много общих тем, часто вместе по вечерам смотрели сериалы, обсуждали их, иногда Нина Николаевна предлагала домработнице свою помощь в приготовлении обеда или ужина, но тут Лариса бывала непреклонна – это ее обязанность, за это она получала зарплату, а потому предпочитала справляться сама. Однако бывали исключения, особенно если Ларисе нужно было в город за продуктами, и тогда на Нину Николаевну ложилось приготовление обеда, но не более того.
– Знаешь, Алена, – говорила она дочери. – Все у вас хорошо, но я чувствую себя какой-то приживалкой. Не работаю, ничего по дому не делаю…
– Ты за Ванькой присматриваешь, и больше ничего от тебя и не требуется, – отвечала дочь. – И выброси из головы эти мысли, ты ведь моя мать.
– Это тебе я мать, а вот Григорию Валерьевичу…
– А вот Григорию Валерьевичу от тебя тоже ничего не надо, кроме одного – чтобы его сын был в порядке, – смеялась Алена, обнимая мать. – Знаешь, у меня такое ощущение, что мы с тобой впервые в жизни общаемся, как мать и дочь. Раньше времени не было…
– Алена… мне так стыдно за все, что было у нас в жизни до этого, – призналась мать, обняв ее за плечи и притянув к себе. – Я ведь совсем молодая была, когда тебя родила, девчонка просто… Еще побегать хотелось, погулять, а тут ребенок… Я и не поняла, как ты выросла-то у меня, такая… Теперь вот на Ванюшке и реализую все, что тебе дать не смогла.
Это было чистой правдой – с внуком Нина Николаевна возилась с утра до вечера, читала ему, играла с ним, водила гулять, постоянно что-то рассказывала, показывала. У нее было чувство, что так она сможет искупить свою вину перед дочерью за то, что в ее детстве не было такого. Ванюшка любил бабушку, всюду бродил за ней, как хвостик. Да и с зятем Нина Николаевна тоже нашла общий язык, ей Григорий никогда не грубил и не повышал в ее присутствии голос, хотя на жену и охрану частенько покрикивал. Однако с тещей себе подобного не позволял, наоборот – частенько звал ее к себе вечером, когда Ванюшка засыпал, и они играли в шахматы. Это для Алены было открытием – она и не подозревала о наличии у матери таких талантов. Но Гришка с удовольствием проводил время за шахматами с тещей, рассказывая потом Алене, что играет она на вполне приличном уровне. Алену радовало то, что хотя бы в такие моменты лицо мужа разглаживается, становится почти прежним, Гришка делается таким же, как до ранения. Больше всего его огорчало, что теперь как мужчина он совершенно несостоятелен. Врачи предупредили, что это навсегда. Алена убеждала его, что все ерунда, но Грач оставался при своем мнении:
– Это ты на эмоциях говоришь, а пройдет полгода-год, тебе захочется нормального мужика, а не прикованного к креслу импотента.
– Дурак! – возмущалась жена. – Мне никогда это не было так важно, как тебе, так что успокойся, как-нибудь переживу! Нашел о чем беспокоиться. И потом – я все равно поставлю тебя на ноги, даже не пробуй сопротивляться.
– Наивная ты, Аленка, – вздыхал Григорий, целуя ее руку. – Приговор мне подписали, понимаешь? Я никогда не буду ходить… Черт, а ведь мне и тридцати пяти еще нет… Вся жизнь псу под хвост! Я хотел подарить тебе весь мир, и что в итоге?
– Прекрати! Мне не нужен весь мир! И в инвалидном кресле люди продолжают жить, причем не имея сотой части того, что имеешь ты! Главное, мозгами не стать инвалидом, а остальное – мелочи. Есть люди, которые рождаются эмоционально больными, не имея физических недостатков, понимаешь? Все у них работает – руки, ноги, а психология – инвалидная. А есть те, кого физическая неполноценность не сломала, а сделала только сильнее, – горячо доказывала Алена, и Григорий удивлялся – откуда в ней столько уверенности? – Помнишь, мы с тобой смотрели как-то передачу про то, как парень на инвалидном кресле в горы поднялся?
– А что? Может, и мне на Эверест рвануть? – задумчиво протянул он, и Алена хотела было возразить, но вовремя заметила лукавую усмешку:
– Гриша, это совершенно не смешно! Я же не к тому тебе говорю…
– Да понял я все, красотуля, не дурак. Но мне так тяжело не иметь возможности самостоятельно встать и пойти туда, куда я хочу…
– Гриша, я всегда буду рядом, и тебе не придется быть одному.
Усмешка пропала куда-то, а глаза Григория стали холодными и чужими:
– Вот это меня и беспокоит. Я постоянно чувствую вину, что ты сидишь возле меня. И дальше будет только хуже.
Он вцепился в подлокотники кресла так, что побелели пальцы. Алена села на пол рядом с ним, прижалась лицом к руке и проговорила:
– Я тебя очень прошу – не заговаривай больше на эту тему. Разве мне в тягость быть с тобой? Если бы не ты – где я была бы?
Тяжелая рука мужа легла на ее затылок, и Алена замолчала. Они так и сидели до тех пор, пока в комнату не пришел сын. Увидев ребенка, Григорий скривился – так бывало всякий раз, когда Ванька оказывался рядом. Грач вспоминал второго сына, которого не удалось спасти, и настроение у него неизменно портилось. Алена замечала перемену в лице мужа и недоумевала – сколько можно терзать себя? Она тоже помнила о втором ребенке, о Павлике, но ведь нельзя постоянно казниться из-за его гибели… Ведь от Григория в тот момент уже ничего не зависело, Павлик просто задохнулся под одеялом в машине похитителей, и никто не мог помочь – ни Гришка, ни Алена. А Ванечка, словно чувствуя отцовскую холодность, старался изо всех сил обратить на себя его внимание, нес книжки и игрушки, пытался залезть на колени. Алена постоянно была начеку, боялась, что Григорий не сдержится, сорвется и испугает сына, но Грачев все же умел держать себя в руках, терпеливо возился с мальчиком, хотя по лицу жена видела, насколько трудно ему это дается.
