– Очень оригинально, должна сказать.
– Тебе предстоит узнать еще много неожиданного, Ливви, – сказал Саладин. – Через несколько минут я покину самолет, а один из стюардов сообщит, когда ты можешь последовать за мной. Тебя будет ждать автомобиль, чтобы отвезти во дворец.
Ливви демонстративно закатила глаза.
– Значит, я не могу поехать с тобой?
Саладин покачал головой:
– Нет. Мое прибытие всегда сопровождается определенными церемониями. Жители выстроятся вдоль дороги, чтобы приветствовать шейха. Им вряд ли понравится, если рядом со мной будет иностранка, даже если она приехала с профессиональным визитом.
– Понятно.
– Тебе выделят комфортабельные апартаменты. Когда устроишься, мой советник отведет тебя в конюшни, где ты встретишься с ветеринарами и грумами. Я хочу, чтобы ты сразу осмотрела Бархана. Обедать ты будешь со мной.
Не ожидая ответа, он повернулся и вышел, прошелестев шелковым одеянием. Хотя Ливви расстроила его холодность, но думала она о другом. Она вспоминала выражение его глаз в ту минуту, когда он едва удержался, чтобы не дотронуться до нее. Во взгляде Саладина промелькнуло чувство, не свойственное монарху. Оно было похоже на раскаяние.
Глава 10
Изумление и легкое чувство нереальности происходящего охватили Ливви, когда, стоя под жарким солнцем Джазратана, Ливви осматривалась кругом. Она с трудом верила, что в канун Рождества оказалась на родине Саладина.
Конный двор аль-Мектала поражал роскошью. Хозяин не жалел денег, чтобы удовлетворить все потребности более сотни лошадей. Ливви читала о таких комплексах в те далекие времена, когда посвященные скачкам журналы были всегда под рукой, но не ожидала увидеть подобное собственными глазами. Пальмы вдоль песчаных загонов давали благодатную тень, просторные выгулы были засеяны травой, радуя глаз изумрудной зеленью на фоне суровой, выжженной пустыни, конюшни охлаждались кондиционерами. Здесь был даже бассейн с прохладной водой, где лошади могли плавать. Грумы, ветеринары и жокеи в темно-синей с серебром униформе конюшен аль-Мектала сновали вокруг в полной гармонии, как трудолюбивые пчелы.
Прибыв во дворец и разместившись в просторных апартаментах, Ливви переоделась в рабочую одежду. Слуга проводил ее в конюшню, где, неожиданно для себя, она увидела Саладина. Одетый в костюм для верховой езды, он машинально вертел в руках хлыст. Ливви с трудом отвела взгляд от высокой фигуры в бриджах, подчеркивающих узкие бедра и сильные длинные ноги. Под свободной шелковой рубашкой угадывался мощный торс и широкие плечи. Саладин напоминал благородного красавца разбойника из субботних телесериалов.
Ливви зареклась вспоминать, как он сжимал ее в объятиях, занимаясь любовью, как жадно целовал, как она стонала от наслаждения, когда он снова и снова доводил ее до оргазма. Она здесь только по одной причине – постараться вылечить его коня.
Однако, стоя рядом, Ливви с трудом удерживалась, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до него. Тем не менее ее улыбка оставалась сдержанной и профессиональной.
– Что ты скажешь о моих конюшнях, Ливви?
– Производят сильное впечатление, – заметила она, оглядевшись. – Могу я увидеть Бархана?
Снова Саладина раздирали противоположные чувства. Его бесило нежелание Ливви поддерживать с ним беседу, но он восхищался ее профессионализмом. Он вспомнил, как в самолете с трудом удержался от искушения дотронуться до нее. В последний момент он, к счастью, сумел остановиться, и правильно сделал. В Джазратане совсем иначе смотрели на такие вещи, а кроме того, память об Алие была сильнее. Его роль в государстве была строго регламентирована и не предполагала интимной связи с иностранкой. Ему придется поскорее забыть восхитительный сексуальный эпизод и надеяться, что Ливви оправдает свою репутацию.
Взмахом руки он велел ожидающему груму вывести коня, и сердце Саладина замерло в ожидании чуда: вдруг мистическим образом за время его отсутствия Бархан поправился и, как обычно, резво выбежит из конюшни. Однако реальность потрясла его: жеребец едва напоминал прежнего любимца. Великолепный призовой скакун словно уменьшился в росте, когда-то блестящая вороная шерсть свалялась и потускнела, в глазах отражались страдание и боль… Бархан оскалил зубы на хозяина.
– Не подходи к нему, – предупредил Саладин. – Он стал очень злобным, никого не подпускает, даже меня.
Он едва сумел скрыть тревогу, когда Ливви, не обращая внимания на его слова, медленно, словно тень, двинулась к лошади, протягивая руки в успокаивающем жесте.
– Все хорошо, – шептала она коню нежным, музыкальным голосом, которого Саладин никогда раньше не слышал. – Я не причиню тебе боли, поверь мне, Бархан. Все будет хорошо.
Хотя жеребец привык к арабскому языку и даже до травмы не подпускал чужих, на сей раз, к изумлению Саладина, он не протестовал, когда Ливви вплотную подошла к нему. Вопреки ожиданию, он не бросился на упрямую женщину, хотя Саладин уже готовился быстро оттолкнуть ее в сторону. Ливви осторожно погладила коня по шее, и Бархан позволил ей.
– Я приехала помочь тебе, – тихо нашептывала Ливви. – Ты поправишься, вот увидишь. Веришь мне?
Конь ответил ей тихим ржанием. У Саладина перехватило дыхание от странного чувства, похожего на надежду. Однако он, как никто другой, знал горечь разочарования и утраченных иллюзий, поэтому, следуя давней привычке, одернул себя. То, что жеребец позволил англичанке погладить себя, ровным счетом ничего не значило.
– Пусть его проведут по паддоку, – сказала Ливви, – хочу увидеть, как сильна травма.
Саладин произнес несколько слов, и грум повел хромающего Бархана по кругу.
– Видишь, он припадает на…
– На левую переднюю, – деловито перебила Ливви, внимательно наблюдая за конем. – Это очень заметно. Конь испытывает сильную боль и старается не ступать на травмированную ногу. Ну вот, я увидела то, что хотела. Скажи груму, чтобы завел его в денник.
Чувствуя себя наемным переводчиком, Саладин перевел ее слова. Когда Бархан скрылся в конюшне, Ливви повернулась к Саладину. Ему показалось, что ее улыбка слегка натянута. На ярком солнце Джазратана волосы Ливви полыхали как огонь. Как ему хотелось снова коснуться их пальцами.
– Попробую несколько приемов, – сообщила Ливви. – Прошу тебя и всех остальных уйти.
Саладина охватило изумление, граничащее с восхищением, потому что в очередной раз она повелевала ему удалиться. Похоже, она привыкла командовать. Впервые в жизни ему приходилось подчиняться женщине – это возбуждало больше, чем он мог вообразить, но терпеть дискриминацию он не собирался. Пусть не надеется. Она же понимает, что здесь его конюшни, его лошадь, и он желает присутствовать. Саладин твердо сказал:
– Я никуда отсюда не уйду, Ливви.
Тяжело вздохнув, она пояснила:
– Извини, но я предпочитаю работать в одиночестве.
