– Мне все равно. Я хочу остаться, – повторил Саладин.
Ливви смерила его взглядом, прикидывая, стоит ли продолжать спор, и, вероятно, пришла к разумному заключению.
– Ладно, только не отвлекай меня. Стой очень тихо, не вмешивайся. Отойди в сторону и не произноси ни звука. Понятно?
Губы Саладина кривились в мрачной усмешке, пока он слушал Ливви: никто и никогда не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне, даже Алия – в особенности Алия – самая покладистая женщина на свете.
Инстинкт велел подойти к Ливви и напомнить, с кем она, черт побери, имеет дело. В конце концов, он – шейх, и будет делать, что хочет. Однако в данном случае Саладин понимал, что бессилен, потому что судьба любимого жеребца была важнее, чем гордость и амбиции.
– Да, Ливви, – сухо сказал он. – Понял в общих чертах.
Саладин хотел понять, как Ливви будет лечить Бархана, но она лишь осторожно прикладывали ладони к больной ноге лошади. Время пролетело незаметно. У Саладина сложилось впечатление, что Ливви говорила истинную правду: она хотела остаться одна и предпочла бы отправить его назад во дворец. Впервые в жизни от попал в ситуацию, когда его просто не замечали.
Шейхов никогда не игнорировали – наоборот, их присутствие было очень заметно. На официальной церемонии или на частном приеме шейх находился в центре внимания, даже если на первый взгляд это было неочевидно. Никто не мог выйти из комнаты, пока он там находился, никто не смел повернуться к нему спиной.
Все это не имело значения, когда он наблюдал за Ливви, которая шептала что-то в ухо Бархану, легкими, как перышки движениями поглаживая порванную связку и массируя ему спину. Удивительно, как конь терпеливо сносил прикосновения, только дважды он вскинул голову и оскалил зубы. Наконец она выпрямилась и вытерла ладони о бриджи. Саладин заметил на ее лбу капельки пота.
– На первый раз достаточно. Зайду к нему позже. Позаботься, чтобы он отдохнул. Его нельзя беспокоить до моего возвращения.
Ливви посмотрела на часы. Саладин понял, что загнал себя в тупик. Он объявил ей – вполне справедливо, – что они будут жить в разных крыльях дворца, их пути будут пересекаться только во время обеда и на сеансах лечения Бархана. Теперь он сожалел о собственных распоряжениях, более того, злился на себя. В самолете по дороге в Джазратан он думал о том, как оградить себя от возможных посягательств с ее стороны, показать, что секс для него ничего не значит. Он ожидал возражений и даже обиды. Женщины всегда цеплялись за него, когда он неизбежно бросал их.
С Ливви все было по-другому – она не навязывала себя и не казалась обиженной. Она без возражений отправилась одна во дворец. Саладин признался себе, что, по странной иронии, сам недоволен ее смирением.
– Еще много времени до ланча, – заметил он. – Не хочешь прокатиться со мной на лошади?
На мгновение Ливви была готова поддаться искушению. Она представила мощь лошади под седлом, теплый ветер пустыни, ни с чем не сравнимое чувство свободы, которую давала верховая езда. Она покачала головой:
– Я больше не езжу верхом.
– Почему?
В ответ Ливви прищурила глаза:
– Это требует времени, увлеченности, денег. Я была слишком занята своим бизнесом, чтобы позволить себе это.
– Но сейчас у тебя есть время, – заметил Саладин. – И про деньги можно забыть.
– Не может быть и речи. Я потеряла навык.
– Может, ты просто боишься сесть в седло после долгого перерыва?
Верная догадка застала ее врасплох, поэтому Ливви ответила честно.
– Возможно, ты прав, – согласилась она, хотя ее останавливал не страх перед лошадью. Ливви пугала мысль о возвращении в мир, принесший боль, пусть это случилось давно и будто с другим человеком.
– Тем более стоит попробовать. – Его голос звучал хрипло. – Только так можно победить страх. Говорят, начни делать, и у тебя получится.
В его словах Ливви почувствовала откровенный сексуальный подтекст. Ее словно окутала атмосфера чувственности, возбуждая запретное желание: кожа пылала, грудь напряглась, губы приоткрылись – как ей хотелось, чтобы Саладин поцеловал ее.
Она смотрела на Саладина, борясь с вожделением. Ливви напомнила себе, как изменилось его отношение с той минуты, когда она согласилась лечить его лошадь: держался в стороне во время полета, отправил одну во дворец, где поселил в крыле для прислуги. В этом не было ничего обидного – она и была прислугой. Возмущало другое: он считал ее чем-то вроде игрушки в зависимости от настроения – то обдавал холодом, то начинал флиртовать. Ему пора понять, что с ней такие номера не проходят.
– У меня нет желания возвращаться в прошлое, – сказала она.
– Почему?
Ливви посмотрела на свои запорошенные мельчайшей песчаной пылью сапоги для верховой езды, потом подняла голову и взглянула прямо в черные, сверкающие глаза.
– Когда Руперт бросил меня, я ушла из мира скачек – просто захлопнула за собой дверь. Я не испытывала удовольствия, ловя на себе многозначительные взгляды и перешептывания о том, что он спал с моей лучшей подругой.
– Можно было найти другое место.
– Наверное, но мир скачек тесен, и сплетни сопровождают тебя повсюду. Я не хотела, чтобы на меня смотрели как на жертву смачного скандала. Единственным выходом было начать все с нуля. Прежней Ливви больше не существовало, как и ее прежней жизни. Я приехала сюда не для того, чтобы возродить прошлое, а ради будущего. Если допрос окончен, кто-то должен проводить меня в апартаменты, иначе я рискую заблудиться.
Задумчиво кивнув, Саладин сказал:
– Я сам провожу тебя.
– Нет необходимости. Это сделает слуга.
– Мои слуги не говорят по-английски.
– Буду рада обойтись без светской беседы.
– Я сам отведу тебя в апартаменты, Ливви, – заявил Саладин с холодной решимостью. – Не возражай мне только из чувства противоречия или узнаешь, что моему терпению быстро наступает конец.
Резкое замечание было вполне оправданно, но шагавшая рядом Ливви заметила, что, даже возражая Саладину, испытывала опасные чувства. Ее терзало вожделение такой силы, что хотелось визжать от отчаяния. У нее едва хватало воли, чтобы не протянуть руку, дотронуться до его шелковой рубашки, пробежать пальцами по твердым мышцам торса. Можно ли объяснить это тем, что Саладин был ее единственным любовником? Или злую шутку играет ее воображение: он лишил ее девственности, и она придает этому важное символическое значение?
Чему же удивляться, если секс между ними происходил легко и естественно, будто она всю жизнь ждала появления шейха, чтобы заняться с ним любовью. Он дал ей то, чего ей недоставало – впервые Ливви почувствовала себя цельной. Вероятно, она не могла реагировать на него иначе.
Отогнав мучительные мысли, Ливви сосредоточилась на окружающей красоте. По тенистой галерее, где жара почти не чувствовалась, они прошли в главный портал дворца и оказались во внутреннем дворике. В дальнем углу Ливви заметила красивую, увитую алыми розами арку, над которой возвышался купол из ажурного серебра в виде цветов и листьев. Ливви замерла в восхищении.
