— Не думали, что я к вам снова заявлюсь, — торжествуя, произнес Феоктистов. — А я вот решил. Да, я нахал. Но что делать, если в этом мерзком городе нет ни одной достопримечательности. Одни серые дома и люди. Кроме вас. Что вы там вчера сказали: «ваш гений растворится во времени, как дым, если не будет соответствующего ему пространства. Так, что мы с вами в одной упряжке, господин великий Творец!» Я ничего не перепутал, запомнил слово в слово. Так вы действительно полагаете, что мы с вами в одной упряжке. И нас везут одни и те же кони. Вот только куда? — Он подошел к столу и сделал вид, что внимательно рассматривает, что на нем находится. — В самом деле, картошка! Вы меня не угостите, вы ее вчера так расхваливали, что у меня даже потекли слюнки. Лучшая в мире картошка.
— Я не говорила, что она лучшая. Просто хорошая. Если желаете, я вам сварю.
— Да я всю жизнь мечтал отведать вашей картошечки. Можно сказать, и приехал, чтобы ее попробовать, А все остальное, так, для камуфляжа.
— Хорошо, я сварю вам картошки. Только придется подождать.
— Я не тороплюсь.
— Я пойду на кухню, почищу картошку.
— А, можно я с вами, вдруг вы как-то ее и чистите по- особому.
— Как пожелаете. Но боюсь, что аттракцион вам покажется скучным, ничего интересного предложить вам не смогу.
Они прошли на кухню. Аркашова, как и обещала, принялась чистить картошку.
— Сегодня была первая настоящая репетиция. Как вам моя пьеса?
— Ничего. Бывает лучше.
— Вот как! Скажите, пожалуйста. Ну, конечно, как я забыл, в Гамлете, вы, наверное, играли Офелию.
— Я не играла в Гамлете. Мне не нравится эта пьеса.
— Что? — От изумления он едва не свалился со стула. Вам не нравится Гамлет. А позвольте узнать, почему?
— На протяжении всей пьесы Гамлет не может понять, что с ним происходит, он тычется во все щели, как глупый щенок. Хотя то, что все против него замышляют, всем очевидно. Поэтому и погибает. Я бы на его месте не стала так безрассудно поступать. Скучно смотреть пьесу о не очень умном человеке. Лучше поступать умно, чем рассуждать умно.
— Бедный Шекспир, он и не подозревал, что через несколько столетий у него найдется такой суровый критик. Если он на том свете сейчас слышит вас, у него там начинается несварение желудка.
— Он слышит.
Феоктистов едва снова не свалился со стула. А может, она все же сумасшедшая, прикинул он.
— Как вы можете это знать? Нет, вы все же не нормальная. Объясните.
— Просто мне всегда казалось, что в смерти нет никакого смысла, если она нас нисколько не меняет, если мы и после нее остаемся такими же невежественными и ограниченными. Если что и способно нас сделать всеведущими, то только она.
— Разве со смертью все не кончается?
— Все только начинается.
— Ну да, жизнь после смерти. В общем, театр продолжается и там. И, наверное, есть те, кто даже пишут там пьесы. А если есть, кто пишут пьесы, значит, есть и те, кто их играет. Значит, без работы мы с вами там не останемся. Впрочем, оставим загробный мир. Лучше скажите, что вам не нравится в моей пьесе.
— Она про любовь, а любви в ней почти нет.
— А что же есть?
— Думаю, в ней есть вы, человек, который не умеет любить, а от того и мучается. Вас это беспокоит, об этом вы и пишите. Все, картошку почистила, через пятнадцать минут она сварится.
Феоктистов вскочил со стула.
— К черту картошку! То есть, картошка — это замечательно. Но что, по-вашему, означает не уметь любить?
— Любовь — это путь к Богу, а человек, которого вы любите, — это дверь, через которую он заходит на этот путь. А у вас все ровно наоборот, все ваши герои любовь стягивают, как одеяло, исключительно на себя. От того и несчастны.
— Не считайте меня за идиота! Конечно, есть и такая любовь, но я пишу о любви грешной. И о грешных людях. О таких, как мы с вами. А вы мне читаете проповеди, как в церкви. Вам никогда не хотелось уйти в монастырь, стать монашенкой. Кстати, а вы случайно не девственница?
— У меня есть сын, он сейчас у мамы в деревне. Я была замужем десять лет.
— Хотя бы это хорошо. Терпеть не могу девственниц. Для меня девственница такая же аномалия, как Бермудский треугольник. Или даже похуже.
— Почему вы меня все время оскорбляете. Вы что таким образом защищаетесь от меня?
— Я от вас защищаюсь?! Да кто вы такая! Вы меня раздражаете, действуете, как красная тряпка на быка. Строите из себя развратницу-монашку.
— Мне кажется, будет лучше, если вы уйдете.
— А картошка. Я хочу попробовать вашей картошки.
— Картошку можно съесть, где угодно. Я вас прошу, уйдите. Нам не надо встречаться, мы — антиподы.
— Кто мы?
— Антиподы — это противоположные точки на земном шаре. Нам не понять друг друга. Мы из разных миров.
— А кто говорил, что мы в одном экипаже. Что без вас нет меня, а без меня — вас. Что-то вы не последовательны.
— Я ошибалась или преувеличивала. Мы вполне можем обойтись друг без друга. Хотите, я вообще не стану играть в вашей пьесе. Роль у меня маленькая, любая актриса меня заменит.
— Ну, уж нет. Вы так легко от меня не отделаетесь. Вообразили себя наместником Бога на земле! Рассуждаете о творчестве, о любви, как о своей картошке. А что вы во всем этом понимаете. Хотите пари, что вас бросил муж.
— Да, бросил, — спокойно подтвердила Аркашова. — Но это вас нисколько не касается. Прошу вас, уйдите. И не приходите ко мне больше. Вы из тех, кто приносит несчастье в первую очередь самим себе. А значит, и всем, кто с вами близко соприкасается.
— Да, вы просто боитесь меня.
— У меня нет причин вас бояться. Но я стараюсь держаться по возможности подальше от таких людей, как вы. Я дала себе такое слово уже давно. И не вижу причин его нарушать.
— Говоря прямым языком, вы меня выставляете вон.
— Я прошу вас уйти и не приходить. И вообще, давайте ограничим наши отношения исключительно деловыми рамками. Так будет лучше для нас обоих.
Взгляд Феоктистова упал на кастрюлю, в которой кипела вода.
— Картошка сварилась, — сказал он.
— Я могу дать ее вам домой. — Не спрашивая у него согласия, она быстро достала картошку из воды, завернула ее в фольгу, фольгу положила в пакет и протянула его Феоктистова. — Вот возьмите.
Феоктистов взял пакет, и, не сказав больше ни слова, вышел.
Глава 6
Папаша Карон сидел за столом в своей мастерской мрачнее тучи. Вот уже почти полчаса он никак не мог сосредоточиться на работе. Целых полчаса! Невиданное для такого человека, как он, дело. Его мастерская завалена заказами, у него нет отбоя от клиентов. Самые влиятельные вельможи Парижа стремятся заказать часы именно у него. А все потому, что он стал непревзойденным мастером своего дела. Всю свою жизнь он положил на это, работал, как каторжный день и ночь, совершенствовал свое мастерство и все-таки добился своего. Он стал первым в своем ремесле. Его часы не просто механизм для отсчета времени, а произведение искусства. Каждый их экземпляр неповторим и единственен в своем роде.
