Мы с ним вместе работали, упаковывали инжир. За жестокость и злой язык многие его ненавидели. Но я люблю людей как братьев и иногда, во время работы, разговаривал с Димитриосом, рассказывал ему о Боге. И он меня слушал.
Когда греки отступали перед победоносной армией Истинного Бога, Димитриос обратился ко мне и попросил его спрятать, так как он правоверный. И я его спрятал. Но когда к нам на помощь подоспела наша прославленная армия, Димитриос не вышел, потому что по документам, подписанным приемными родителями, был греком и боялся за свою жизнь. Он остался в моем доме, а когда выходил, то одевался как турок. Как-то раз он мне сказал, что есть такой еврей Шолем, который прячет у себя много денег, греческие произведения искусства и даже золото. Он сказал, что настало время отомстить тем, кто оскорбил Истинного Бога и его Пророка. Ведь это несправедливо, что какая-то еврейская скотина владеет деньгами, по праву принадлежащими правоверным. Он предложил незаметно пробраться к Шолему, связать его и забрать деньги.
Сначала я испугался, но он напомнил мне, что в Коране сказано: любой, кто сражается во имя Аллаха, победит он или проиграет, все равно получит великую награду. И вот какова моя награда: повесят как собаку.
Это еще не все. Той ночью после комендантского часа мы пошли к Шолему и прокрались по лестнице в его комнату. Дверь была закрыта на засов. Димитриос постучал и сказал, что патруль должен осмотреть дом. Шолем открыл дверь, ворча, что его разбудили. Когда он нас увидел, то, воззвав к Богу, попытался закрыть дверь. Но Димитриос схватил его и держал, а я вошел и стал искать на полу неплотно прибитую доску. Димитриос бросил старика на кровать и прижал его коленом.
Вскоре я обнаружил нужную доску и радостно повернулся, чтобы сказать об этом Димитриосу. Тот стоял ко мне спиной, накрыв Шолема одеялом, чтобы заглушить крики. Он объяснил, что сам свяжет Шолема веревкой, и вытащил нож. Я ничего не ответил, потому что подумал, что он хочет отрезать веревку. А он быстро поднес нож к шее старого еврея и перерезал ему горло.
Кровь забулькала. Брызги били как из фонтана. Димитриос отошел, какое-то время смотрел на умирающего еврея, а потом перевел взгляд на меня. Я спросил, зачем он это сделал, а он ответил, что так было надо: он мог сдать нас полиции. Шолем все еще бился на кровати, кровь лилась, но Димитриос был уверен, что тот уже мертв. После этого мы забрали деньги.
Потом Димитриос сказал, что лучше разделиться. Каждый должен взять свою долю и по очереди уйти. На том и порешили. Я боялся, что он задумал меня убить, ведь у него был нож, а у меня нет.
Я спросил, почему он рассказал мне про деньги. А он ответил, что ему нужен был подельник, чтобы искать деньги, пока он держит Шолема. Но я понял, что он с самого начала хотел его убить. Тогда зачем он взял меня с собой? Он мог убить еврея, а потом найти деньги. Мы поделили награбленное поровну, и Димитриос улыбался, даже не пытаясь меня убить. Мы ушли оттуда по очереди. За день до этого он рассказывал, что возле берега стоят греческие корабли. Димитриос случайно услышал, как какой-то человек говорил, что капитаны этих кораблей берут беженцев, если те могут заплатить. Наверное, на одном из них он и сбежал.
Теперь я понимаю, что оказался полным дураком. Он справедливо надо мной смеялся. Димитриос понял, что когда мой кошелек станет полным, моя голова опустеет. Он знал, да покарает его Аллах, что когда я пьян, то не слежу за языком, все болтаю и болтаю. Но я не убивал Шолема. Его убил Димитриос. Этот грек… (здесь последовал поток непечатной непристойной брани). Мои слова — чистая правда. Я клянусь Аллахом, что сказал правду. Пощадите, ради Аллаха!
К этому прилагалась записка, в которой говорилось, что признание было скреплено отпечатком большого пальца осужденного и подписано свидетелями. Документ еще не закончился.
Убийцу попросили описать Димитриоса:
Выглядит он как грек, но думаю, что это не так. Он ненавидит своих соотечественников. Ниже меня ростом, волосы прямые, длинные, карие глаза уставшего человека. По лицу ничего нельзя прочитать, а говорит он очень мало. Многие его боятся, хотя силой он не отличается: я мог положить его голыми руками.
N. В. Рост осужденного около 185 сантиметров.
Стали искать человека по имени Димитриос. В сараях, где упаковывали инжир, его знали, но не любили. Решили, что он умер во время пожара, так как не видели его несколько недель. Что было вероятно.
Убийцу казнили на девятый день десятого месяца 1922 года по новому летоисчислению.
Латимер еще раз внимательно изучил признание. Не могло быть сомнений, что это все правда.
И все-таки его томило какое-то смутное чувство. Этот негр, Дхрис, вероятно, был очень недалеким человеком. Разве мог он выдумать такие подробности? Виновный, пытаясь изобрести историю, без сомнения, приукрасил бы ее, но несколько по-иному. К тому же он боялся, что Димитриос его убьет. Если бы убил он сам, ему бы это даже в голову не пришло.
Полковник Хаки посчитал, что ради спасения своей шкуры человек вполне может придумать подобную историю.
Конечно, страх — хороший стимул и для менее развитого воображения, но вот результат навевал сомнения. Власти не интересовала правдивость истории, расследование вели спустя рукава. Они лишь стремились подтвердить историю негра и предположили, что Димитриос погиб во время пожара. Причем доказательств у них не было. Понятно: легче повесить Дхриса Мохаммеда, чем посреди ужасного беспорядка, который творился в том октябре, разыскивать гипотетического грека. Димитриос на это и рассчитывал. Его никогда бы не связали с этим делом, если бы полковника случайно не перевели в тайную полицию.
Латимер однажды наблюдал, как его друг-зоолог выстраивал скелет доисторического животного из одного фрагмента окаменевшей кости. Ученый занимался этим два года, и Латимер, экономист по образованию, изумлялся неисчерпаемому энтузиазму этого человека. Теперь впервые в жизни он почувствовал такой же энтузиазм. Он раскопал единственный, очень маленький, но важный и запутанный кусочек мысли Димитриоса и сейчас хотел достроить всю структуру.
У несчастного Дхриса не было ни малейшего шанса. Мастерство, с каким Димитриос использовал наивность негра, сыграл на его религиозном фанатизме, на его простоте, на его алчности, ввергало в ужас. «Потом мы поделили награбленное поровну, и Димитриос улыбался, даже не пытаясь меня убить». Улыбался. Негр так боялся человека, которого мог побороть голыми руками, что не задумался, что значит эта улыбка. А потом стало слишком поздно. Уставшие карие глаза наблюдали за Дхрисом Мохаммедом и великолепно его понимали.
Латимер положил документы в карман и развернулся к Мышкину.
— Я должен сто пятьдесят пиастров.
— Точно. — Мышкин приканчивал уже третью порцию абсента. Поставив стакан, он взял у Латимера деньги. — Вы мне нравитесь. Вы не сноб. Может, выпьем вместе?
Латимер бросил взгляд на часы. Было уже поздно, а он ничего не ел.
