Меня настигли, зафиксировали между двух мощных тел и довели до самой двери.
Быстро и нервно выкрикнув «Не-ет!» на предложение сходить в столовую или приготовить чай «на дому», я захлопнула дверь и сползла по ней на пол.
Переживания догнали, накрыли и утопили. Где-то в самом горле билось сердце. Едва дыша, вспоминала я, как вокруг летали смертельно опасные для любого нормального человека предметы, а затем едва не погибла девушка.
Нервотрепка перед лекцией тоже давала о себе знать. С трудом поднявшись с пола, я на неверных ногах добрела до кухни, и выпила сразу три чашки мятно-ромашкового чая. Залпом — одну за другой, как коньяк.
Когда я дошла до кровати и плюхнулась навзничь, руки все еще тряслись, а сердце бешено колотилось. Но поспешную мысль «наконец-то передохну, переведу дух, высп…» прервал настойчивый стук в дверь. Мне дико захотелось прикинуться шлангом, крикнуть «Никого нет дома, зайдите завтра, а еще лучше — никогда».
— Ольга Искандеровна? А, Ольга Искандеровна? — подростки, что с них взять. Что в обычном мире, что на волшебном перекрестке миров, все они похожи, и проблемы их всегда попахивают местечковым «концом света».
Высокий голос с нотками заискивания, кажется, принадлежал спасенной от мебели студентке.
— Заходи, — вздохнула я устало, садясь на кровати и тремя хлопками зажигая свет. Надо проснуться, а яркие кружочки перед глазами преотлично стимулируют почти отключенный мозг.
Девушка слегка приоткрыла дверь, бочком протиснулась между ней и косяком и встала как вкопанная.
Дылда, так называли бы ее в моем мире. Широкоплечая, с небольшой грудью, крупными чертами лица и очень глубоко посаженными серо-голубыми глазами. Я приняла бы ее за парня, тем более, что низкие хвосты до пояса тут носили все кому не лень. Только широкие бедра, крепкие и округлые говорили о том, что передо мной не очередной варвар-воитель. Длинные, по-мужски мускулистые ноги ее обтягивали тонкие колготки, в тон кожи. Студентка молчала, переступая с ноги на ногу и нервно дергая за ручку двери. Та жалобно скрипела, переходя на предсмертный скрежет.
— Слушаю вас, — предложила я «шотландке» высказаться, спасая бедную ручку от вандализма. Еще немного, и я даже запереться не смогу.
— Я хотела вас поблагодарить, Ольга Искандеровна. Меня в потоке не очень-то уважают. Скорее уж наоборот, — это она зря рассказала, я догадалась и так. Никто не протянул «шотландке» руку помощи, когда в нее метила мебель, никто не подождал ее, чтобы ехать назад вместе. Зато все задорно хихикали и тыкали пальцем, когда девушка едва не погибла. Да и сама она явно предпочитала нашу, предподскую компанию, родной, молодежной.
Я молчала, угрюмо ожидая продолжения, а студентка снова мялась у дверей.
— Благодарность принята, — поддержала я беседу. Ясно как божий день — сама «шотландка» этого не сделает, но и не уйдет восвояси, позволив мне наконец-то «бросить кости» на кровать.
— Ольга Искандеровна, я просто хотела… не знаю… поблагодарить и… поговорить… — девушка помялась еще немного и наконец-то собралась с духом, избавив себя от страданий, и меня, заодно тоже. — Можно мне к вам в группу по практике?
— Ты сейчас о какой практике? — я смутно начала понимать — о чем речь, но решила окончательно убедиться в прискорбности своего положения. По словам Драгара, каждый преподаватель кафедры набирал группу для обучения управления стихией. Небольшое количество студентов, на свой вкус. Конечно же, он их и курировал — заботился, опекал, защищал от нападок сокурсников.
Мне было ужасно жаль девушку. Кажется, ее тут назначили официальным изгоем, козлом отпущения, мишенью для насмешек. Но напроситься ко мне в группу — не выход. Я взяла бы ее, из сострадания, из женской солидарности, из чувства справедливости, наконец. Но этим лишь оказала бы медвежью услугу. Добиваться уважения сокурсников нужно не прячась за спиной «препода», а, напротив, доказав им, что ничуть не хуже остальных.
Я попыталась как можно мягче, но и как можно убедительней объяснить это «шотландке». Но после нервотрепки и общения с воинственными скандрами мой дар убеждения стремился к нулю, и студентка ужасно расстраивалась. Делала она это настолько нарочито, что не только Станиславский сказал бы «не верю», но и слесарь-алкоголик Дядя Ваня недоверчиво икнул. И даже после того, как приполз бы в свою слесарскую коморку «на бровях». Студентка сгорбилась, вытянув шею вперед, как страус во время бега, смешно подтирала нос пальцем. Дилетантка! Даже и не подумала о том, что после этого не мешало бы для достоверности вытереть палец о юбку. Взгляд кота из мультика про Шрека «артистке» не особенно удался — она выпучила глаза до размеров блюдец и бешено ими вращала. Хорошо, что я уже повидала улыбку Езенграса, Вархара и Драгара тоже. После них даже такой взгляд грустного зомби перед поеданием человека заживо не сильно пугал. Так, до легкого нервного тика. Мелькнула шальная идея посоветовать «шотландке» встречать насмешки сокурсников с таким же лицом. Остановило меня лишь то, что в Академии уже год как не было штатного психолога.
Сначала я поразилась — откуда взяла сведения об этой предсказуемой оказии. Драгар не рассказывал, а я не спрашивала.
Только потом дошло. С перепугу, во время магнитной бури, у меня открылся редкий среди индиго дар — черпать в информационном поле перекрестья нужные и совсем ненужные сведения. Эх! Была бы моя воля — закрыла бы дар обратно! Некоторые вещи лучше даже в общих чертах не представлять. Сведения из жизни «Академии войны и мира» яркий тому пример. Но самым худшим оказалось другое — я видела и узнавала только то, чем хотело поделиться информационное поле. Все прочее, как ни прискорбно, оставалось темным пятном.
Когда истории просто приходили в голову, еще полбеды. Но временами красочные эпизоды загружались в мой бедный мозг, словно файлы в компьютер. Упорно проигрывались там, без рекламы, попкорна, и, что самое ужасное — без предупреждения и успокоительных.
Именно так я и увидела, как последний вузовский психолог уволился отсюда с криком «Я лучше пойду санитаром к самым буйным!». А когда ректор попытался уговорить его остаться, решительно вышел в закрытое окно третьего этажа. Отделался бедолага очень легко — буквально три-четыре гипса, штук сто порезов по всему телу — и он дома, в родном мире, далеко от Академии.
Хуже того — все ректорские запасы сильнейших транквилизаторов (Езенграс принимал их, чтобы взбодриться) закончились после какой-то «костюмированной вечеринки».
Что меня, кстати, совсем не удивило.
Конечно же, от натуги на глаза студентки навернулись слезы. Снова здорОво! В какой вуз не попаду, везде одно и тоже. Никакой фантазии у этой молодежи, никакой экспрессии, никакого креатива!
Спектакли, рассчитанные на женское сострадание «жалостливой преподши» разыгрывала чуть ли не каждая вторая студентка. Невдомек было горе-артисткам, что проницательна я не меньше, чем сострадательна. И спектакли раскалываю как белочка орешки.
И все же помочь жертве невоспитанных амбалов хотелось сильно. Эмансипированные гены во мне даже уже не проснулись, взорвались бодростью и энтузиазмом, как студенты после четырех-пяти банок энергетика.
