— М-м-м… Хво-ост! — фальцетом взвизгнул «шотландец».
— А-а-а, — Вархар посмотрел на свои ноги — одна из них прочно стояла на хвосте препода. — Сойти что ли? — уточнил с улыбкой.
— Мгу-у-у, — промычал «шотландец».
— Ой, да подууумаешь, — возмутился Вархар, все еще не убирая ногу. — Конским шампунем отмоешь и не такое.
— Мгу-у-у, — снова промычал шотландец, чей скальп натянулся до предела, а глаза бешено таращились на проректора откуда-то с темечка.
— Да ладно, ладно, я сегодня добрый, — Вархар убрал ногу, и препод вскочил, как подорванный.
— Все бы тебе развлекаться, — пожурил Езенграс проректора как журит учитель младшеклассника. — У нас всего два дня на подготовку.
— Ты заподозрил крипсов в пунктуальности? — Вархар приподнял бровь с родинками и подмигнул мне со странным выражением лица. Я такого не помнила. Он не подначивал, как прежде, и не намекал на нечто неприличное. Скорее поддерживал. Почему? Только сейчас сообразила, что совершенно растерялась.
Мне повезло жить в местах, куда ни разу не долетали даже отголоски боевых действий. Очень повезло. Пережив несколько войн, я, по-настоящему, не пережила ни одной. Все мои баталии сводились к телевизионным репортажам непомерно бодрых дикторов на фоне унылых развалин городов и поселков. К монотонным, многословным рассуждениям политиков, что бубнили о пользе мира, о договорах, пактах. К страшным сводкам, куда не попал никто из моих знакомых. Они остались в памяти просто цифрами. Ужасными, печальными цифрами, но не более.
Не было для меня за ними ни живых людей, ни судьбоносных трагедий. Не было слез матери, что оплакивает любимое дитя.
Еще недавно она улыбалась ему в коляске, еще недавно гладила по головке, прижимала к груди, если случайно ушибся или расстроился. А теперь… осиротела грудь, осиротела материнская жизнь.
Не было слез женщины, что потеряла любимого. Еще недавно она прижималась к нему холодной зимней ночью, кутаясь в его тепло, как в шерстяной плед. Еще недавно смеялась вместе с ним над нелепой ошибкой в смс, когда глупая машина заменила букву в слове. Еще недавно встречала его с работы — усталого, голодного. Забирала сумки с покупками, поспешно раскидывала продукты по полкам в холодильнике, разогревала еду.
А потом они вместе пили чай, обсуждая, как лучше потратить очередную премию — на курорт или на ремонт квартиры.
И вот теперь не нужна ни квартира, ни курорт, ни ремонт. Лишь бы снова обнять его, снова прижаться к своему мужчине.
Все это прошло мимо меня. Отголоски чужой боли, чужие слезы и чужие разбитые вдребезги судьбы. Им, людям, сложнее стократ.
Не прожить им пару веков, чтобы доброе время стерло из памяти, из эмоций самые острые, самые болезненные моменты. Не получить второго, третьего шанса материнства, не встретить еще одного, единственного и любимого.
Мысли стервятниками кружили в голове. Тоска больно колола грудь. Бухало в висках сердце — ошалело от наплыва эмоций. В горле, откуда ни возьмись, появился колючий, мерзкий комок. Я попыталась сглотнуть, но он упорно не желал уходить, рассасываться.
Теплая влага обожгла глаза.
Когда я в последний раз плакала? Я дотронулась до глаз и в ступоре уставилась на капельки, что поблескивали на пальцах.
Прозрачные, соленые свидетельства того, что какой бы расы ты не родился, какой бы долгий жизненный путь не прошел, не разучишься ни плакать, ни переживать. Только со временем подарочная мудрость веков, набитые за столетья шишки и бездонный колодец выплаканных слез учит тратить эмоции лишь на то, что непоправимо ужасно.
Я не поняла, что произошло, когда лицо уткнулось в футболку Вархара. Он обнял меня так, как никогда не обнимал. Нежно, осторожно, словно я дорогущая хрустальная ваза. Мягко, ненавязчиво, без малейшего намека на флирт, соблазнение. И я растаяла в руках Вархара. Его объятия надежной гаванью приняли меня после долгого плавания в море одиночества, каменной стеной защитили от невзгод и ужасов реальности.
— Ну что ты, Олюшка, — дрожь прошла по телу, когда он назвал меня так. Вопреки субординации, не оглядываясь на присутствие Езенграса. Ректор скалился, наблюдая за нами, как за студентами, застуканными за обнимашками-целовашками в коридоре Академии.
— Не пла-ачь, — еще мягче, еще мелодичней и еще тише проронил Вархар. Боже! Как же мне оказывается нравился его низкий, грудной голос. Не грубый, как у большинства местных преподов, очень певучий.
Вархар запнулся, будто не знал, что еще сказать, предпринять. Но его утешение и нежность сделали свое дело. Тепло, в которое хотелось завернуться, как в кашемировый свитер и больше никогда не вылезать в холод мира, вернуло что-то давно позабытое. То, от чего пахнет спелыми яблоками и лесной малиной, яичницей с сосисками и борщом, фиалками с подоконника и сиренью за окном.
Я стиснула челюсти, сжала кулаки и подняла глаза на Вархара.
Он улыбался, приподняв бровь с родинками.
— Мы принимаем бой! — заявила я так, словно самолично поведу Академическое воинство на крипсов.
— Ты моя воительница! — выпалил проректор. — Только не истреби их подчистую. Ты можешь! Сам видел. Раз-два — и пожар. Три-четыре и межреберная невралгия. Пять-шесть — враги вверх тормашками. Семь-восемь — распластаны на полу и повержены. Крипсы нам еще пригодятся. Мы на них мастерство боя оттачиваем.
Рассказ Вархара о моих «академических буднях» взбодрил всех.
Езенграс оскалился шире, давая фору не только акуле, но и Мастгури.
Видимо приглашая меня по скайпу на работу, он использовал самую очаровательную из своих улыбок. Остальные улыбки рассудок кандидатов просто не выдерживал.
— Ну если между вами мир и согласие, — и Езенграс подмигнул так, словно мы с Вархаром только что занимались чем-то до безобразия неприличным и пикантным. — Давайте-ка наведем порядок в Академии.
Вархар. Собери всех завкафедр. Ольга, собери всех своих преподов. Не мне объяснять вам, что магнетики и электрики — наша главная сила. Водники и почвенники лишь прикрытие, подмога. Ну и, конечно же, сообщите доктору Мастгури.
На секунду мне поплохело. Вообразила, как главврач лечит раненых своей знаменитой чудоустановкой. Или той, что так и не дотащил до нашего этажа.
Но Езенграс подмигнул мне и задорно подвигал бровями.
— Да что ты, Ольга! Как ты могла подумать! У нас будут пленные! — ректор оскалился так, что акула уже бы даже не вспотела, умерла от разрыва сердца. — А это значит что?
— Что у Мастгури будут живые пациенты! — задорно подхватил Вархар.
Я решительно заставила себя не думать о том, что планируют сотворить с пленными воинственные скандры. О том, на каком месте среди длинного списка их достоинств находится гуманизм. И есть ли он там вообще.
И меня наконец-то отпустила ностальгия по старому миру. Странно, забавно, но опасное приключение на горизонте отрезало ее напрочь.
