Господи, а назавтра ведь уже на работу! Не ходить, что ли… Так не хочется, ну так не хочется. Что-то делать, суетиться, не дай бог, встречаться с Хелиным.
Господи, Хелин! Встречаться наверняка придется, коли его перстень на пальце теперь. Он даже что-то такое говорил, перед тем, как уехать. Я, говорит, завтра зайду к тебе в лабораторию, поболтаем. И вид у него при этом был до глупого загадочным. Стало быть, его «поговорим» – подразумевало разговор в горизонтальной плоскости. Надоел…
Люба потянулась, перегнувшись через подоконник, и тут же отыскала взглядом качели. Вот они, родимые. Чуть покачиваются от легкого ветерка. Кажется, там даже кто-то сидит сейчас. Точно. Кто-то сидел на качелях и чуть раскачивался, а ветер был тут совсем ни при чем, оказывается.
Люба постаралась напрячь зрение, чтобы рассмотреть любителя ночных прогулок, но все бесполезно. Только размытый человеческий контур и ничего более. Зато… Зато, кажется, ее рассмотрели великолепно, потому что вдруг позвали ее по имени. Ей поначалу даже подумалось, что это ей просто кажется. Или это Ким позвал ее из гостиной? Она слезла с подоконника, повернула голову в сторону двери и прислушалась.
Нет же. В гостиной по-прежнему было тихо. А вот с улицы теперь уже ее позвали чуть громче, присовокупив к имени еще и фамилию. Отодвинув штору чуть дальше, она влезла коленками теперь уже на подоконник и для чего-то позвала:
– Эй! Кто там?
В ответ легкий смешок и:
– Лю-ююба… Закатова-аа…
– Ну, я это, я! Что надо-то?!
Звал ее мужчина. Несомненно, голос был мужским. И что-то знакомое было в нем – в этом приглушенном призыве, только никак было не вспомнить.
Он напомнил.
Еще разок позвал ее и через непродолжительную паузу добавил:
– Осталось четыре дня. Помнишь?..
Глава 7
– Ты режешь меня без ножа, Любаша!
Эту фразу Хелин повторил уже четырежды. А она лишь подавленно молчала. Теребила тонкий плетеный поясок легкого сарафана, потупив взгляд, и молчала.
– Ты понимаешь, что срываешь план поставок?! Понимаешь, что я ответствен перед потребителем?! Что я им скажу теперь?! Скажу, что тебе приспичило уйти вдруг в отпуск?! И что ждать до начала сентября ты ну никак не можешь? Ну, что за блажь, Люба?! – Богдан Владимирович так разволновался, что, не заметив, оторвал верхнюю пуговичку на белоснежной сорочке, пытаясь ее расстегнуть.
Ей его в какой-то мере было жаль. Но еще больше было жаль себя. Эта самая вселенская жалость к самой себе – маленькой, беззащитной, никому не нужной со своими проблемами – томила ее до самого утра.
Уснуть она так и не смогла после милого ночного напоминания, прозвучавшего с качелей. Поднялась в пять утра с кровати. Перегладила все вещи, что лежали у нее в чемодане, развесила их на вешалках в полупустом шкафу Кима. А потом пошла готовить завтрак. Времени было предостаточно, и она решила испечь оладьи. Нашла на полках пакетик скороспелых дрожжей, навела тесто и ушла в душ. Пока купалась, пока мыла волосы, причесывалась, подкрашивалась, тесто едва не выпрыгнуло из кастрюльки. Чуть подумав, Люба нарезала в тесто половинку яблока и персик. Дождалась, пока пышная масса снова не полезет кверху, и начала черпать тесто ложками и выливать в брызгающую маслом сковородку.
Оладьи получились необыкновенными. Пышные, золотистые, ароматные. И они так великолепно смотрелись на старом глиняном блюде, чудом сохранившемся от прежней жизни Кима. Люба, отыскав его, жутко обрадовалась, и долго прижимала его к себе, любовно поглаживая.
Он сохранил… Сохранил хоть что-то… Может, и с его чувствами к ней так же, а? Может, где-то в запасниках души… Хоть пара черепков, а…
Она нашла в выдвижном ящике новенькую скатерть. Застелила ею стол и, водрузив в центре стола глиняное блюдо с оладьями, поставила чашки с блюдцами. Потом подумала и налила в молочник сгущенки. А в фарфоровую розеточку наложила горкой апельсинового джема.
Может, это последний у них с Кимом совместный завтрак, подумалось ей тогда. Пускай все будет, как у людей.
Как у людей не получилось. Ким к завтраку не встал, хотя она и пыталась разбудить его. Он зарывался носом в подушку, укрывался с головой одеялом, мычал что-то нечленораздельное и гнал ее прочь. Ждать до бесконечности она не могла, ей нужно было спешить на проходную. Без десяти восемь записывали уже как опоздавших.
Люба надела сарафан, легкомысленный и чрезвычайно открытый. Повязала его тонким плетеным пояском и, обув на ноги легкие сабо, ушла.
Сколько шла по двору к остановке, столько не сводила глаз с качелей. Ей все еще мерещился призрак ночного гостя. Как некстати напомнил он ей об отведенных днях. А она уже понемногу начала успокаиваться. Решила, что раз бумаги из дома Савельевых исчезли, то вместе с ними исчезла и опасность. Ан, нет… Не получилось. Либо бумаги не нашли своего адресата, и их кто-то перехватил. Либо… Либо не в бумагах вовсе дело…
– Что мне делать, Люба?! Что ты молчишь, а?!
– Присядем, Богдан, – тихо попросила Люба.
Все это время она стояла, будто школьница, в центре его кабинета, а он носился вокруг нее кругами и размахивал руками. Пуговицу даже на рубашке оторвал, пытаясь расстегнуть воротничок.
Скажите, как разволновался! Интересно, как он разволнуется, узнав, что его избраннице жить осталось четыре дня? Поспешит расторгнуть помолвку и тут же отберет перстень? Снова начнет на груди рубаху рвать или все же проникнется важностью момента и предложит хоть какое-то решение?
Люба села на предложенный стул и едва брезгливо не сморщилась, когда губы коснулись ее обнаженной шеи. Надо же, а еще совсем недавно мечтала об этом. А вот стоило Киму появиться в городе, и все. Все вверх ногами. И ее жизнь, и чувства, и покой. Может, не так уж и не прав Иванов, предрекая что-то ужасное, что должно начаться с его приездом.
– Дело в том, что мне нужно ненадолго спрятаться, Богдан, – проговорила Люба, поднимая на Хелина исполненный тоски взгляд.
– В каком смысле?! – он, разумеется, ничего не понял и, как и ожидалось, вытаращил на нее голубые глаза. – От кого?!
– Я не знаю! В том-то все и дело, что я не знаю! – она пожала плечами.
– Как это?! Тебе нужно спрятаться, а ты не знаешь, от кого?! И как тогда прятаться будешь, по-страусиному?
Хелин начал раздражаться и принялся менять местами предметы на столе. Слева рамка с его портретом стояла, ушла в центр прямо перед ним. Пачка документов сместилась вправо. Две авторучки с карандашом легли по обе стороны пачки документов. Руки вот только деть ему было некуда, и они порхали и порхали над столом, попутно оторвав еще одну пуговицу на рубашке.
– Тут такое странное дело получается, Богдан. – Люба сделала паузу, дождавшись его внимания. – Кто-то перевернул вверх дном мою квартиру. Поэтому я и живу у Кима, понимаешь? Потом встретил меня в темном подъезде и потребовал от меня вернуть то, что я присвоила. Или что-то в этом роде.
