Я ему поверил. Конрад Енсен являл собой жалкое зрелище, но говорил правду – во всяком случае, пока, насколько я мог судить. Вдруг он смутился и совершенно неожиданно продолжил:
– Когда вы спросили, встречался ли я с Харальдом Олесеном во время войны или раньше… я, наверное, неправильно вам ответил. – Я бросил на него пытливый взгляд. Он вскинул руки, словно защищаясь: – Но тут моей вины нет. Я подумал, вы мне не поверите, если я расскажу, что видел, к тому же мне трудно утверждать наверняка. Это может показаться странным, но тогда я решил, что вы только посмеетесь надо мной.
Я уже начал привыкать к тому, что Конрад Енсен и думал, и говорил медленно и неуклюже, но он снова без моего побуждения вернулся к теме разговора:
– Я сказал, что во время войны не был знаком с Харальдом Олесеном, и это правда, но один раз в то время я его все-таки видел. Более того, хотите верьте, хотите нет, но видел я его на собрании «Национального единения»… – Конрад снова надолго замолчал; терпение мое было на пределе. Он был абсолютно прав: его слова действительно звучали странно. – Точнее, видел у зала, где проходило собрание партии. Летом тридцать девятого года в Аскер приехал сам Квислинг, и я, как преданный член партии, конечно же был там. Передо мной в очереди стояла необычайно привлекательная блондинка на несколько лет старше меня; она была одна, без спутников. Конечно, я воспользовался случаем встать сразу за ней и сесть с ней рядом. Попытался заговорить до начала речи, но она отвечала сухо и без всякого интереса. Я понял, что у нее кто-то есть, а я не слишком ее заинтересовал. И все равно после собрания вышел за ней следом в надежде, что, может быть, удастся сесть с ней на один автобус. Конечно, ничего у меня не получилось. У выхода блондинку ждал мужчина постарше в большой машине. Помню, я еще завистливо подумал: вот человек, у которого есть все, о чем я мечтаю: большая, быстрая машина и красивая молодая блондинка. Я лишь мельком видел его в окошке машины. Но, когда после войны в газетах мне попались фотографии Харальда Олесена, сразу же вспомнил ту историю. Он был тем самым типом, кто забрал молодую красавицу после собрания нашей партии. И та же мысль посетила меня несколькими годами позже, когда впервые встретил его здесь, на лестнице.
Я слушал невероятный рассказ с растущим изумлением. Закончив, Конрад Енсен уныло пожал плечами:
– Я же предупреждал, что это покажется вам странным. Много лет я и сам себе не верил. Никогда раньше никому об этом не говорил. Как бы странно все ни выглядело, я почти уверен, что за рулем в той машине в самом деле сидел Харальд Олесен. В прошлый раз вы спросили, встречал ли я его раньше, и я подумал: наверное, стоит вам рассказать.
Я подбодрил его:
– Вы были абсолютно правы, что упомянули о вашей встрече, и я совсем не считаю ваш рассказ выдумкой. Но теперь доказать или опровергнуть ваши слова почти невозможно – если только вы не знаете имени той женщины.
Конрад Енсен покачал головой:
– Нет… к сожалению, понятия не имею, как ее звали. Больше я ее никогда не видел, ни до, ни после того, иначе я бы за помнил. Хотя я знал большинство молодых активистов в Осло: в то время нас было не так много.
– А машина? Может, вы ее запомнили?
Конрад Енсен просиял:
– А как же! Я смолоду неплохо разбирался в машинах. У него был большой и почти новый черный «вольво», тридцать второго или тридцать третьего года выпуска. Я помню точно, потому что тогда больше всего на свете мечтал о такой мощной машине.
Когда я уходил, он добавил:
– По-моему, жену сторожа и калеку можно не принимать в расчет. Ну, и меня, конечно. И тогда, если убийца живет в нашем доме, выбор у вас небольшой. Лично я бы на первое место поставил еврейку, а на второе – американца, хотя и люблю поговорить с ним о футболе. Но тут в самом деле трудно сказать наверняка, так что я вам не завидую.
С последним выводом я охотно согласился, хотя его предположения о виновнике убийства не разделял. Сам же Конрад Енсен все меньше казался мне главным кандидатом на роль убийцы. В списке подозреваемых он переместился ближе к концу.
5
Даррел Уильямс заполонил собой весь дверной проем. Его улыбка была такой же широкой, а рукопожатие – таким же крепким и беззаботным, как и в нашу прошлую встречу. Но, переступая порог, я невольно подумал, что очередная наша беседа будет не столь дружелюбной. У меня появилось к нему несколько важных вопросов, которые, как я надеялся, позволят проверить, насколько хороший он дипломат.
Рассказ о магнитофонной записи не произвел на него такого сильного впечатления, как на других жильцов. Он похвалил меня за то, что я разгадал изощренный замысел преступника, но добавил, что в США такое не редкость. Потом с обезоруживающей улыбкой признал: выходит, и он тоже попадает в разряд потенциальных убийц. Правда, у него нет ни мотива, ни орудия преступления. Он, как подтвердила жена сторожа, вернулся домой около восьми и примерно до без пяти десять сидел у себя в одиночестве и читал, а потом вышел на короткую вечернюю прогулку. Вернувшись, остановился, чтобы обсудить результаты футбольного матча с Конрадом Енсеном. Других людей он в подъезде и на лестнице не видел до тех пор, пока они не очутились перед запертой дверью в квартиру Харальда Олесена и следом за ними не прибежали остальные жильцы.
Первое время наш разговор шел мирно. Однако, когда я спросил, как звали его норвежскую подружку, с которой он поддерживал отношения в 1945–1948 годах, Даррел Уильямс сразу перестал улыбаться.
– Конечно, у нее есть имя, – резко ответил он. – Но я понятия не имею, сохранила ли она девичью фамилию, а разыскивать ее не собираюсь. Я не имею никакого отношения к убийству и не понимаю, при чем здесь моя тогдашняя подружка.
Я не сдавался и заявил, что тем не менее буду ему весьма признателен, если он сообщит, как ее звали. Даррел Уильямс заявил, что не хочет отвечать – по крайней мере здесь и сейчас. Разговор делался все тягостнее. После вопроса о подружке Даррел Уильямс заметно насторожился. Еще больше американец посуровел, когда я спросил о его банковском счете. Он понимал, что подобные вопросы неизбежно всплывают в ходе следствия, и лично ему скрывать нечего. Однако нашел мою просьбу «крайне неудобной» и, после короткой паузы, сказал: «Прежде чем покажу вам свои банковские книжки, мне придется проконсультироваться с послом. Иначе возникнет прецедент, последствия которого трудно предвидеть». Вряд ли его поступок создаст прецедент, попробовал сострить я, ведь немногие живущие в Осло американцы могут похвастать, что их соседи по дому – герои Сопротивления. Но мой собеседник без тени улыбки решительно покачал головой.
Я не ожидал получить ответы на другие мои вопросы и тем не менее задал их. Сначала спросил, в курсе ли он деятельности в Норвегии и других странах во время войны американской разведывательной организации под названием «Бюро стратегических служб», или БСС, которая позже влилась в новую американскую разведывательную организацию под названием ЦРУ. Глаза Даррела Уильямса немедленно потемнели. Он выпрямился в кресле и ответил, что, будучи кадровым дипломатом, обладающим доступом к секретным сведениям, он, конечно, знает о существовании таких организаций и их вкладе в борьбу с коммунизмом. На следующий вопрос о том, принимал ли он лично участие в работе одной из таких организаций, Уильямс ответил шаблонной фразой, которой, наверное, всех дипломатов обучают в первую очередь:
