– Сегодня приходил мальчик с телеграфа. Дело не в нем, конечно… не в первый раз кому-то приносили телеграмму. Когда покойный Харальд Олесен был министром, он, бывало, получал много телеграмм. Но сегодня… телеграмму принесли мне!
Она протянула мне листок дрожащей рукой. Текст оказался коротким:
«Г-ЖЕ РАНДИ ХАНСЕН 25 КРЕБС-ГАТЕ ОСЛО В СООТВЕТСТВИИ С ПОЖЕЛАНИЯМИ ПОКОЙНОГО ХАРАЛЬДА ОЛЕСЕНА ВАМ НАДЛЕЖИТ ЯВИТЬСЯ НА ВСКРЫТИЕ И ОГЛАШЕНИЕ ЗАВЕЩАНИЯ Г-НА ОЛЕСЕНА ТЧК ОГЛАШЕНИЕ СОСТОИТСЯ В СРЕДУ 10 АПРЕЛЯ ПО АДРЕСУ ИДУН-ГАТЕ 28Б В ПОЛДЕНЬ ТЧК АДВОКАТСКАЯ ФИРМА РЁННИНГ, РЁННИНГ И РЁННИНГ».
Я с интересом спросил, получали ли другие жильцы такие же телеграммы. Фру Хансен задумчиво ответила:
– Да, да – они все получили. Американца не было дома, поэтому мальчик поехал в посольство, чтобы вручить ему телеграмму. Конрад Енсен сказал, что не откроет дверь, пока не услышит мой голос, поэтому мне пришлось подняться вместе с мальчиком. Конечно, ничего тут особенного нет, разве что я первый раз в жизни получила телеграмму. А все-таки… – Неожиданно жена сторожа покраснела, как школьница, и опустила голову. Прошла целая минута, прежде чем она улыбнулась, словно извиняясь, и продолжала: – У нас всех есть маленькие мечты… Видите ли, Харальд Олесен был таким добрым человеком, он никогда не забывал сделать нам рождественские подарки и тому подобное. А мой муж все-таки помогал ему во время войны, да и я много лет убиралась у него. Так что я вот о чем подумала: а вдруг он кое-что оставил нам в завещании?
Я ничего не ответил. Фру Хансен испуганно продолжала:
– Наверное, я плохо поступаю, что так думаю, но ведь помечтать-то можно? Только это мне и остается… Даже если Харальд Олесен завещал нам триста или пятьсот крон, для меня это целое состояние… Двух тысяч хватило бы на кофе и на рождественские подарки детям и внукам… уж я бы как-то продержалась до семидесяти лет, а потом мне дадут пенсию. Ах, если бы так! Буду до конца жизни благодарить Харальда Олесена. Конечно, многого я не жду. Но он был человек богатый и очень добрый… думаю, что уж на пару-то сотен надеяться можно. Пока я собираю вещи, ведь как только Антона не станет, мне придется съезжать отсюда. Поселюсь у одной из дочек; буду жить у детей по очереди, надеюсь, они меня не прогонят. Я очень люблю своих детей и внуков, но не хочется сидеть у них на шее совсем без денег. – Фру Хансен понурилась, но потом вдруг вскинула голову и очень тихо договорила: – Простите меня, но я должна была кому-то сказать.
Я охотно простил ее, поблагодарил и ушел. Не хотелось внушать ей ложные надежды, но вряд ли телеграмму ей прислали случайно. Мне тоже не терпелось узнать, о чем же Харальд Олесен распорядился в своем завещании.
Узнав, что все жильцы дома получили телеграммы, я решил рискнуть и спросить их об Оленьей Ноге. Хотя все они оказались дома, мои беседы нельзя было назвать успешными.
Даррел Уильямс снова пребывал в благожелательном и дипломатическом настроении. Выслушав вопрос про Оленью Ногу, он расхохотался и заметил, что это очень яркая кличка. Правда, он понятия не имеет, кто или что за ним скрывается. Кличка Оленья Нога ассоциировалась у него с книжками про индейцев, написанными, кажется, Джеймсом Фенимором Купером; он читал их в детстве. Да, он тоже получил телеграмму с просьбой присутствовать на вскрытии и оглашении завещания, и очень удивился. Он не понимал, в чем дело, но теперь, узнав, что такие же телеграммы получили все остальные соседи, немного успокоился. Конечно, он пойдет – из любопытства и из вежливости.
Кристиан и Карен Лунд ужинали; их сынишка сидел в высоком стульчике в торце стола. Я подумал, что с виду они олицетворяют идеальную семью. Лунды подтвердили, что тоже получили телеграмму и чрезвычайно озадачены, зачем их позвали на вскрытие завещания. Жена держалась так же флегматично, как и в прошлый раз, зато Кристиан Лунд выглядел значительно спокойнее. Я надеялся, что больше он от меня ничего не скрывает, но не стал бы этого утверждать. Прозвище Оленья Нога их явно озадачило; они не знали человека, которого так звали.
Сара Сундквист сначала нехотя приоткрыла дверь, не сняв цепочки, но просияла, увидев меня. Она тоже получила телеграмму и не знала, идти или нет, но обещала пойти, когда я сказал ей, что остальные соседи тоже будут там. Потом я пошутил, сообщив, что тоже приду, поэтому она может не бояться за свою безопасность. Она тут же наградила меня самой очаровательной улыбкой и придвинулась ко мне поближе. Я понял, почему Кристиан Лунд не смог устоять перед ней, и невольно поймал себя на мысли, уж не стоило ли ей посвятить свою жизнь театру? Когда я упомянул Оленью Ногу, Сара Сундквист вздрогнула, но быстро взяла себя в руки и сказала, что с этим прозвищем у нее никто не ассоциируется. Затем она сладчайшим голосом осведомилась, с чего вдруг такой вопрос и кто имел такое прозвище. Правда, девушка кивнула с пониманием, когда я ответил, что пока не могу этого сказать. Как мне показалось, настал самый подходящий момент для того, чтобы уйти.
Конрад Енсен открыл мне с опаской, но выглядел чуточку спокойнее, чем раньше. Он уже смирился с потерей машины, хотя собственное будущее по-прежнему казалось ему безрадостным. Когда ему принесли телеграмму, он вначале решил, что кто-то пытается выманить его из квартиры. Потом все же открыл дверь после того, как к нему поднялась жена сторожа и сообщила, что получила такую же телеграмму. Он понятия не имел, зачем его просят присутствовать при вскрытии завещания. Сама мысль о том, что Харальд Олесен что-то ему оставил, казалась Енсену нелепой. С какой стати старый герой Сопротивления приглашал его на вскрытие своего завещания – загадка. Возможно, все затеяли нарочно, чтобы выманить его на улицу. Он не собирался никуда ехать, более того, не собирался вообще выходить из дому.
Прозвище Оленья Нога было встречено презрительной гримасой – и не более того. Конрад Енсен признался, что прозвище напоминает ему книгу, которую он читал в юности – а может, он слышал его в каком-то фильме. Оно не ассоциировалась у него ни с Харальдом Олесеном, ни с домом. Я упомянул войну, но он по-прежнему качал головой. Самым бодрым тоном я сообщил, что мы обнаружили кое-какие новые зацепки и надеемся, что вскоре дело будет раскрыто. На это Конрад Енсен осторожно улыбнулся и пожелал мне удачи. После того как мы распрощались, он тут же закрыл за мной дверь и заперся на ключ.
Андреас Гюллестад, как только услышал прозвище, заявил, что книги, в которых действовал персонаж с таким прозвищем, написал Эллис, а не Купер. Больше никаких ассоциаций прозвище Оленья Нога у него не вызвало; оно не было связано ни с войной, ни с послевоенными событиями. Он тоже получил телеграмму и тоже не понимал почему, но, конечно, пойдет на вскрытие завещания, раз так пожелал покойный Харальд Олесен. Ему поможет фру Хансен; от нее же он узнал, что приглашения получили все соседи.
Андреас Гюллестад, безмятежно сидевший в инвалидном кресле, являл собой разительный контраст с Конрадом Енсеном, который испуганно расхаживал по квартире. Впрочем, и от Андреаса Гюллестада я ничего толком не узнал. Без десяти семь я вышел от него, сославшись на «важную встречу». То была ложь во спасение. Нехотя пришлось признать, что после многочисленных бесед у меня появилось много новых сведений, но я по-прежнему не представлял, куда двигаться дальше.
