Конрад Енсен медленно встал с дивана, подошел к окну и показал на широкую улицу внизу:
– Вон моя машина. Не новая, да и когда была новой, не назвал бы ее лучшей в мире, но еще на ходу, и ближе мне любого человека. Мой автомобиль – мой самый верный друг. Понимаю, это мальчишество, но я прозвал его Петтером, в честь друга детства. Петтер Пежо и Конрад Енсен, пара неудачников, которые вместе состарились и знают улицы Осло лучше многих… – Он снова помолчал и с горечью продолжал: – В феврале мне стукнуло пятьдесят, но отмечать юбилей пришлось в одиночестве – скромным обедом в ресторане. С бывшими соратниками по партии я не хочу иметь ничего общего, а найти новых друзей совсем непросто. Мои родители давно умерли, а с братом и сестрой я почти не поддерживаю отношений. В последний раз получил весточку от брата в сороковом году; чтобы отдать мне деньги, которые я дал ему взаймы, он взял кредит под грабительские проценты. Сестра прислала мне на пятидесятилетие открытку, в которой было всего семь слов, да и доставили ее с опозданием на четыре дня!
Личная жизнь Конрада Енсена и его отношения с родней меня не слишком интересовали. Дождавшись, пока мой собеседник в очередной раз замолчит, чтобы набрать в грудь воздуха, я спросил, каковы его отношения с соседями.
– Да почти никаких. Мы встречаемся на лестнице, здороваемся, иногда обсуждаем повседневные дела. Сторож и его жена, разумеется, знают о моем прошлом. Они, правда, никогда ни в чем меня не обвиняют, но и не особенно охотно разговаривают. Должно быть, Олесену тоже кое-что было известно. Он уже жил в доме, когда я сюда переехал; несомненно, слышал обо мне от кого-то из соратников. Нельзя сказать, чтобы мы с ним враждовали, но и не дружили. Он ни разу не заговорил со мной, а я не смел к нему обращаться. Когда мы случайно сталкивались на лестнице, мне всегда казалось, что он смотрит на меня презрительно. Не скрою, Харальд Олесен мне не нравился, но у меня не было причин его убивать. Его смерть сильно осложнит мне жизнь, особенно если убийцу быстро не найдут.
Немного помолчав, Конрад Енсен перешел к другим соседям.
– Американец с третьего этажа поселился у нас сравнительно недавно. Правда, он неплохо говорит по-норвежски и вообще человек симпатичный. Мы с ним болтаем о спорте, когда выпадает случай. Инвалид с первого этажа очень вежливый, всегда улыбается и здоровается, но не более того. Он ведь из богатой семьи и получил хорошее образование; где ему дружить с таким, как я! Молодожены со второго этажа заняты только собой. Время от времени они просят меня подвезти их куда-нибудь на такси – на вечеринку или в гости, но по пути мы почти не разговариваем. Они молодые, у них вся жизнь впереди, а я – старик, который коротает свой век и ждет смерти.
Когда я напомнил ему о Саре Сундквист, Конрад Енсен неожиданно рассмеялся, точнее, с горечью хохотнул:
– А правда, странно… При таком прошлом я очутился в одном доме со знаменитым борцом Сопротивления и еврейкой.
Она и живет этажом выше и положение занимает во многом выше моего. Мне это не нравится. Правда, она ведет себя тихо, не скандалит, никуда не лезет.
Я не заметил никаких указаний на то, что Сара Сундквист еврейка, и сразу же спросил, откуда ему это известно. В ответ Конрад Енсен снова с горечью хохотнул:
– Если я в чем-то разбираюсь в этой жизни помимо машин… Я всегда узнаю еврея, когда вижу его! Сразу могу определить – по носу, волосам и глазам. Я совершенно уверен, что она еврейка.
Конрад Енсен, очевидно, не привык к тому, что его слушают, и разговорился. Несколько секунд он собирался с мыслями, а потом продолжал:
– Понимаю, сейчас неразумно говорить в открытую то, что говорю я, но… все-таки мы, члены «Национального единения», оказались правы насчет Сталина и его дружков-большевиков. Сегодня с этим согласны даже ведущие политики из Норвежской рабочей партии. Когда-нибудь окажется, что мы и насчет евреев были правы. Я не хотел, чтобы евреев убивали; просто хотел, чтобы они уехали. Хорошо, что у них теперь есть свое государство на другом конце света, и, надеюсь, большинство из них рано или поздно туда отправится. Так будет лучше и для них, и для нас всех. – Он кивком указал на потолок и понизил голос: – Хотя вот она почти не шумит и никому не создает проблем. Не знаю, может, в ее жилах течет и нордическая кровь – лучше вам спросить у нее самому. – Он снова замолчал. Несомненно, не обнаружил во мне сочувствия, потому что закончил снова с горечью: – Больше мне нечего вам сказать, и надеюсь, что вы ищете убийцу, а не козла отпущения.
Я вовсе не искал козла отпущения; кроме того, Конрад Енсен ответил на все мои вопросы. Поэтому я вежливо попрощался с ним и вышел. После его признаний он, естественно, стал у меня главным подозреваемым. После Енсена я снова поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру Сары Сундквист. Она приоткрыла дверь так же осторожно и медленно, как в первый раз, но, увидев меня, широко улыбнулась. Я извинился и объяснил, что вынужден расспросить о ее корнях. Немного помолчав, она ответила, что ее родители – евреи и они погибли во время войны. Насколько ей известно, кроме нее, других детей у них не было, а об остальных своих еврейских родственниках почти ничего не знает. Ей повезло, так как ее удочерили супруги-учителя из Гётеборга; они вырастили Сару вместе с двумя своими дочерьми.
Я пока не видел необходимости расспрашивать ее подробнее. Но пришлось нехотя признать, что кое в чем на Конрада Енсена можно положиться и что Сара Сундквист также представляет для следствия определенный интерес. А история с тем, когда Кристиан Лунд в самом деле вернулся домой в день убийства, становится еще более запутанной.
6
Я позвонил в квартиру 1А, где проживал Андреас Гюллестад. Прежде чем он открыл, прошло больше минуты. Сидя в своем инвалидном кресле, он посмотрел на меня снизу вверх, приветливо улыбнулся и тут же пригласил в гостиную. Светловолосый Гюллестад сообщил, что ему тридцать девять лет. Из-за сидячего образа жизни он немного располнел; мне показалось, что лишний вес соответствует его природному добродушию. Если бы он мог стоять, то был бы чуть выше меня ростом. Говорил он звонко, словарный запас выдавал человека культурного. Убийство, похоже, не особенно его потрясло; он куда больше обрадовался тому, что к нему пришел гость.
– Добро пожаловать в мою скромную обитель, о благородный детектив! Я рад буду внести свою скромную лепту в раскрытие этого зловещего преступления. Позвольте предложить вам чаю или кофе!
Ожидая меня, он накрыл стол на двоих и поставил чайник. Чтобы не огорчать его, я ответил, что с удовольствием выпью чаю. Он предложил мне несколько сортов на выбор. Квартира Андреаса Гюллестада казалась оазисом хорошего вкуса и покоя: картины на стенах, стеллажи, тесно уставленные книгами, телевизор, дорогая мебель. Удобно устроившись на подушке в инвалидном кресле, мой хозяин казался вполне довольным судьбой. Он ко всему относился философски, даже к убийству, произошедшему в его доме.
Гюллестад рассказал, что переехал сюда четыре года назад, после «весьма прискорбного» несчастного случая, оставившего его парализованным ниже пояса. Его прежняя квартира стала для него «несколько неудобной». Грустно улыбнувшись, он добавил:
