13 апреля была не только Страстная суббота; наступил десятый день расследования. Я, как и в любую другую субботу, поспал подольше и в десять часов позавтракал в одиночестве. В половине одиннадцатого я заехал на работу и, к своему облегчению, узнал, что за время моего отсутствия не произошло ничего нового или примечательного. Быстро позвонив в дом номер 25 на Кребс-Гате, выяснил, что все жильцы дома. Кроме того, фру Хансен сообщила, что скоро приедут племянница и племянник Харальда Олесена; она обещала приготовить для них стол и два стула.
В четверть двенадцатого я выехал из главного полицейского управления; как мы договорились с Патрицией, я взял машину без опознавательных знаков. Приехав на Эрлинг-Шалгссон-Гате, я увидел, что Патриция в простом зеленом платье уже ждет меня в холле. Над ней нависала внушительная фигура профессора Рагнара Боркмана, и в первое мгновение я даже испугался. Однако профессор порывисто сжал мне руку и охотно согласился с тем, что я увезу его единственную дочь «часика на четыре». Когда Патриция выкатилась вперед в своей инвалидной коляске, он, понизив голос, заметил, что после той самой автокатастрофы еще ни разу не видел ее такой бодрой и сосредоточенной.
Наше путешествие немного затянулось, так как улицы, по которым нам нужно было проехать, оказались заблокированы. Очередной новой приметой весны в Осло стали демонстрации против войны во Вьетнаме. Демонстрация была не особенно многолюдной и спланированной; преобладала в ней группка из двадцати – тридцати рассерженных студентов. Когда нам удалось двинуться вперед, Патриция задумчиво наблюдала за демонстрантами из окошка машины. Неожиданно пришла мысль: а ведь я понятия не имею, как она относится к войне во Вьетнаме и другим важным международным событиям. Патриция вполне могла быть как за войну, так и против нее; она могла поддерживать и консерваторов, и социалистов. В любом случае невозможно было представить, чтобы она не имела твердых убеждений по поводу войны во Вьетнаме или внутренней политики Норвегии.
Мне кажется, тогда на нас с Патрицией подействовала серьезность происходящего. Мы оба понимали, что через несколько часов окажемся лицом к лицу с необычайно расчетливым двойным убийцей. Позже она вспоминала, что за время нашей поездки я раза три переспросил, удобно ли ей сидеть, и дважды заметил, что весна наконец наступила. Поэтому, по ее словам, она испытала большое облегчение, когда я задал вопрос по существу, занимавший меня весь предыдущий вечер. Я вспомнил, как она назвала «людьми-мухами» всех обитателей Кребс-Гате. Опираясь на то, что удалось выяснить в последние дни, я еще соглашался с тем, что так с натяжкой можно назвать жену сторожа, покойного Конрада Енсена, а также Даррела Уильямса, Кристиана Лунда и Сару Сундквист. Возможно, то же самое относилось и к Андреасу Гюллестаду, учитывая раннюю гибель его отца и несчастный случай с ним самим. Но трудно было рассматривать в подобном свете Карен Лунд, дочь богача.
Патриция вынуждена была отчасти согласиться со мной. Тем не менее, сказала она, поскольку судьба фру Лунд тесно переплелась с судьбой ее мужа, ее тоже можно считать человеком-мухой – так сказать, по браку. Она добавила: если коварным двойным убийцей окажется Кристиан Лунд, невозможно поверить, что жена не состояла с ним в сговоре. Во-первых, она обеспечила его ложным алиби на день убийства Харальда Олесена. В то время, когда убили Конрада Енсена, Кристиан Лунд, скорее всего, был на работе. В таком случае, Енсена, скорее всего, убила Карен. Если он, разумеется, не вступил в сговор с другим соседом… или соседкой, подытожила Патриция, не называя имен.
Я признал, что у нас по-прежнему имеются основания подозревать всех жильцов. Через минуту мы остановились у нужного нам дома.
2
Нас встретила жена сторожа; она тепло пожала мне руку. Стоявшие за ней Сесилия и Иоаким Олесены приветствовали нас более сдержанно, что вполне понятно. Впрочем, я обрадовался, что они оба приехали, как обещали. Я с некоторым облегчением заметил, что Иоаким не взял с собой никакой сумки и надел обычный костюм, в котором трудно спрятать оружие. Сесилия Олесен, напротив, тщательно подготовилась к приезду: умело накрасилась и надела элегантное, пусть и несколько старомодное, платье. Покосившись на Патрицию, я заметил, что она с трудом сдерживает улыбку.
Все трое явно удивились, увидев Патрицию в инвалидной коляске, но поздоровались с ней вполне приветливо. Я представил ее как свою молодую секретаршу, Патрицию Петтерсен, и пояснил, что она временно прикована к инвалидному креслу из-за травмы, которую получила, катаясь на лыжах. Надо сказать, что Патриция тщательно продумала свою роль и подготовилась. На коленях у нее лежали дощечка, толстый блокнот и пять разноцветных ручек; она, как и подобает хорошей секретарше, тщательно записывала все, что говорилось, как только очутилась в доме номер 25 на Кребс-Гате.
Я попросил фру Хансен, Сесилию и Иоакима ждать нас внизу, а затем вкатил Патрицию в лифт, и мы поднялись на второй этаж.
Пока мы поднимались, Патриция быстро сказала:
– Скажи, что ты знаешь о ее лжи и о том, что Харальд Олесен давал ей деньги; потом спроси, может ли она что-либо добавить к своим показаниям в день убийства. Кстати, вот что очень важно – всегда ставь мое инвалидное кресло у порога, а сам вставай или садись напротив человека, которого ты допрашиваешь, по возможности наискосок от меня, – закончила она тихо, когда лифт остановился.
Я почувствовал, как меня охватывает напряжение. Я предложил Патриции дважды стучать ручкой по блокноту, когда она решит, что пора переходить в другую квартиру. Она согласилась, для проверки дважды стукнула ручкой по блокноту и улыбнулась.
Полминуты спустя мы позвонили в дверь квартиры 2А.
Сара Сундквист слегка подкрасилась и надела черное платье, которое скорее подчеркивало, чем скрывало ее бюст. Открыв дверь, она порывисто обняла меня и воскликнула, что очень рада снова видеть. Интересно, подумал я, записывает ли Патриция ее слова? Вынужден был признать, что для убийцы – если она, конечно, убийца – Сара держалась очень хладнокровно. А ведь она должна была жить в постоянном страхе разоблачения! Естественно, она пришла в замешательство, увидев Патрицию, но, когда я объяснил, что это моя секретарша, пожала Патриции руку.
– Я ездил в Сэлен и побеседовал с начальником тамошней полиции. Оказывается, кое-кто успел побывать там до меня… – начал я.
Больше мне ничего не потребовалось говорить. Маска слетела с нее, из глаз хлынули слезы. Театрально пожав плечами, Сара Сундквист развела руками и извинилась за то, что не рассказала мне о своей поездке в Сэлен. Она боялась оказаться под подозрением, если узнают о ее интересе к тому эпизоду из прошлого Харальда Олесена; до сих пор она надеялась, что ее история не откроется. После того как Ханс Андерссон рассказал ей об Оленьей Ноге, она несколько раз спрашивала о нем Харальда Олесена, но безуспешно. Ей очень хотелось бы повидать Оленью Ногу, если он еще жив! Во-первых, она обязана ему жизнью и хотела поблагодарить; во-вторых, надеялась узнать еще хотя бы что-нибудь о судьбе своих родителей. Но Харальд Олесен отказался отвечать и даже намекал на то, что Оленья Нога умер. Если же он жив, она понятия не имеет, кто он и как его зовут.
