Моя радость не уменьшилась, когда ко мне подошла улыбающаяся Сара. Она тепло обняла меня и прошептала, что Патриция хочет как можно скорее вернуться домой. Нам удалось уйти лишь через пятнадцать минут, после того как я приказал всем разойтись и намекнул на «завершающие следственные действия».
Естественно, я испытывал облегчение и душевный подъем, когда наконец сел в машину вместе с Патрицией, и все же на обратном пути на заднем сиденье царило неестественное молчание. Хотя именно Патриция сохранила присутствие духа во время нашего визита к Андреасу Гюллестаду, произошедшее сказалось на ней. Первую половину пути она сидела совершенно неподвижно. Я несколько раз заговаривал с ней, но она сухо отвечала, что очень устала и ей нужно время, чтобы переварить случившееся. Она попросила меня приехать к ней назавтра в полдень. Обещала угостить меня хорошим обедом и ответить на оставшиеся вопросы. А пока посоветовала мне говорить о деле лишь в общих чертах и свести ее роль к минимуму, особенно общаясь с журналистами. Я, конечно, с легким сердцем обещал выполнить ее просьбу.
Мы расстались в подавленном настроении. Однако, когда Беате открыла дверь и вкатила коляску в дом, Патриция едва заметно улыбнулась и поблагодарила меня за «особенно интересную и познавательную вылазку в город».
Весь остаток дня я докладывал коллегам и журналистам о сенсационном завершении дела. Игнорируя вопросы о подробностях ареста, я подтвердил, что убийца во всем признался, и вкратце пересказал его историю. Меня осыпали комплиментами и похвалами, особенно за то, что я втайне продолжал расследование после убийства Конрада Енсена. Начальнику я отчитывался пятнадцать минут и роль Патриции свел до минимума: я даже не упомянул, что она присутствовала при аресте. Он назвал меня «гордостью управления» и трижды пожал мне руку. В канун Пасхи я лег спать, уже не беспокоясь за свою будущую карьеру и за то, что напишут в газетах во вторник.
День одиннадцатый. Подведение итогов и выводы
1
Как, возможно, вспомнят наблюдательные читатели постарше, громкого судебного процесса по делу об убийствах в доме номер 25 по Кребс-Гате так и не было. 14 апреля 1968 года, в пасхальное воскресенье, меня разбудил телефонный звонок. Начальник тюрьмы Реманд в Осло сообщил, что Андреас Гюллестад только что обнаружен мертвым в своей камере.
Я сразу же поехал в тюрьму, где начальник с сокрушенным видом рассказал, что случилось. По прибытии арестованный вел себя вполне спокойно, и они не увидели необходимости в дополнительных мерах. Андреас Гюллестад попросил бумагу и ручку, чтобы написать более подробное признание, которое, как он надеялся, поможет следствию. Очевидно, за письмом он засиделся допоздна, так как на столе в его камере лежали три страницы, исписанные убористым почерком, и карта на двух страницах. Но утром, когда ему принесли завтрак, оказалось, что он лежит на койке мертвый, с улыбкой на губах.
Вот что он написал:
«Осло, 13 апреля 1968 года.
Инспектору уголовного розыска Колбьёрну Кристиансену – и всем, с кем он пожелает поделиться.
Дабы избавить суд от ненужных расходов, настоящим подтверждаю, что я, нижеподписавшийся, 4 апреля сего года, в четверг, убил Харальда Олесена в доме номер 25 по Кребс-Гате. Моими мотивами были месть и сильное желание помешать ему обнародовать подробности криминального инцидента, имевшего место в 1944 году, который описан ниже. Чтобы скрыть убийство Олесена, я позже, 9 апреля сего года, во вторник, убил Конрада Енсена, проживавшего по тому же адресу. Кроме того, я признаюсь в том, что 21 февраля 1944 года убил беженку Анну Марию Розенталь у шведской границы в окрестностях Трюсиля. Однако я не виновен в убийстве ее мужа, Феликса Розенталя, которого у меня на глазах застрелил Харальд Олесен. Что касается дальнейших подробностей всех четырех убийств, ссылаюсь на устное признание, которое дал вам ранее в присутствии свидетелей.
Примите мои поздравления с прекрасно проведенным расследованием убийств Харальда Олесена и Конрада Енсена. За последние десять дней Вы раскрыли не только два убийства, но узнали еще о двух, остававшихся неизвестными до начала следствия. Мне очень не повезло с Вашим назначением. Я был неприятно удивлен, увидев, как быстро Вы вышли на мой след в результате нескольких проницательных выводов, сделанных сразу после смерти Харальда Олесена. Но Ваш маневр после смерти Конрада Енсена оказался еще элегантнее: официально Вы объявили о приостановке следствия, а на самом деле продолжили его. Я понял, насколько Вы опасны, когда Вы поинтересовались связями моего покойного отца с Харальдом Олесеном до войны. Однако в пятницу всем жильцам дома приказали никуда не отлучаться в выходные, и я осознал, что опасность не миновала, следствие снова напало на мой след и движется вперед. И наконец, Вы снова провели меня во время сегодняшнего ареста, посадив снайпершу, замаскированную под инвалида, в такое место, что я не мог видеть Вас обоих одновременно.
Оглядываясь назад, я хотел бы также поблагодарить Вас за то, что Вы спасли меня от меня самого – вплоть до того, что не дали мне взять новые грехи на душу, добавив новые смерти к моей и без того тяжелой ноше. Я хочу искренне извиниться перед Вами и фрекен Сарой Сундквист за то зло, которое я причинил. Надеюсь, Вы понимаете, что я вынужден был поступить так от безысходности.
Помимо всего прочего, считаю себя виновным в покушении на жизнь сотрудника полиции.
Кроме того, я прошу прощения у фрекен Сундквист за мою роль в смерти ее матери. До сих пор считаю убийство ее матери своим величайшим преступлением. Надеюсь, что мои последующие усилия, направленные на спасение жизни Сары Сундквист, в некоторой степени искупают мою вину. Поскольку мне стало известно о ее желании посетить могилу родителей, прилагаю к письму нарисованную от руки карту, которая поможет ей найти пещеру, о которой шла речь.
Мне слишком хорошо известно, что потерю родителей невозможно возместить никакими деньгами, и все же надеюсь, что моя последняя воля послужит ей некоторым утешением. Настоящим оставляю Саре Сундквист половину моего имущества. Вторую половину я завещаю моей сестре и приношу ей и ее семье глубочайшие извинения за то горе, какое причинит им известие о моих преступлениях. Следуя примеру Харальда Олесена, свою квартиру в доме номер 25 по Кребс-Гате я завещаю фру Ранди Хансен, которая много лет помогала мне.
Надеюсь, что все вышеизложенное поможет Вам понять, почему я предпочел смерть судебному процессу. Признаю, что в первую очередь желаю покончить с собой из эгоистических побуждений. Перспектива долгого процесса, в котором раскроются подробности совершенных мной убийств, пугает меня больше, чем долгий срок, к которому меня, несомненно, приговорят. Однако надеюсь и верю, что моя смерть до начала процесса станет облегчением не только для меня и моих родных, но также и для Сары Сундквист и других соседей по дому, а также для друзей и родственников Харальда Олесена и Конрада Енсена.
Как уже говорил Вам, я потерял веру в тот день в январе 1941 года, когда узнал, что моего отца расстреляли немцы. Мне так и не удалось оживить веру в доброго и всемогущего Бога. Поэтому я умираю счастливым, веря, что по ту сторону нет ни ада, ни рая, а только обширная пустота, где я наконец обрету покой от воспоминаний и владеющего мною чувства вины, которое преследовало меня каждый день и каждую ночь моей сознательной жизни.
