— Господи, Готл, не понимаю — чему ты радуешься? Ты сообщаешь такие страшные вещи с видом человека, получившего Нобелевскую премию! взвизгнула Ванда.
— Да, именно. У меня такое чувство, будто мне оказали высокую честь, признали мои заслуги и так далее. Вот эту голову — он постучал по лбу пальцем — оценили по-крупному. Тебе и не снилось, детка. И это не шутка!
Увы, это, действительно, было всерьез. Из рассказа мужа Ванда узнала, что вызов к Леже оказался ложным, «мерседес» Динстлера был остановлен в глухом месте дороги и Профессор, вежливо, но настойчиво извлеченный из машины. Затем его с завязанными глазами переправили в неизвестное место, где некой представитель весьма влиятельной организации заявил об осведомленности подпольной деятельности «Пигмалиона» и предложил сделку. Динстлера покупали вместе с клиникой, либо отдельно и обещал переправить в любую, указанную Динстлером на карте точку земного шара и предоставить все, необходимое ему для работы.
— Ванда, мне сулили золотые горы, не скрывая, что в случае моего отказа, применят силу. Признайся — это очень лестно чувствовать себя «зоолотым тельцом».
— Бараном, чудак, которого чуть-чуть не зажарили. Ты просто бравируешь своей храбростью, однако, если бы не этот кореец (так Ванда называла Луми) — быть бы мне уже веселой вдовой с ребенком на руках и кучей долговых обязательств. Неужели ты не понимаешь, что твое отношение ко мне оскорбительно… — Ванда сжала кулачки, глотая слезы.
— Не надо, перестань, милая, ведь я просто стараюсь тебя ободрить. Я знаю — ты волновалась, да я и сам, признаюсь, струхнул. Правда в этом было что-то такое… Ну, театральное, что ли, несерьезное. Наверное потому, что мне так ни разу не двинули по зубам — опять-таки благодаря «корейцу». Вот он — малый хоть куда! Спас меня! Тут-то я понял, что значит настоящий профессионал — я и глазом не успел моргнуть, а мои стражи лежали в параличе, предоставив своему боссу возможность самостоятельно выкручиваться. Я лишь слегка придержал его, а Луми сделал укол — сейчас этот дьявол-искуситель, наверное, еще дремлет…
— Готл, ты что-то привираешь. Накрутил целый криминальный роман и уж очень наивно. Я перестаю верить всей этой истории, — растерялась Ванда.
— Ну и зря. Простые вещи порой более невероятней, чем самая крутая фантастика. А невероятное оказывается совсем простым… Представляешь это невероятно — но я так и не раскололся. Валял дурака, отрицая всякую причастность к делу Майера, просто дурил, как в гимназическом капустнике…
— И ты хочешь сказать, что они поверили? Что-то у тебя не сходится. Либо это, действительно, как ты сказал «влиятельная организация», либо это…
— Разумеется они не поверили! Им известно даже о Пэке. И они обязательно достанут меня… — отбросив сигару, Динслер спрятал лицо в ладонях меня. — Отныне я буду просыпаться в холодном поту от малейшего шороха за окном, я буду видеть в каждом моем сотруднике шпиона и врага, я буду объезжать этот чертов участок на шоссе… Либо… Я сожгу эти проклятые бумаги и удеру с тобой куда-нибудь подальше…
…Разговор с Луми, происходивший на следующее утро на «альпийской лужайке», оказался более серьезным, чем кокетливая пикировка с женой. Произошло именно то, о чем смутно предупреждал Рул — к открытию Майера и его научному преемнику тянулись «грязные руки».
Вкратце они с Луми наметили план дезинформации, должный сбить с толка преследователей и для осуществления которого «корейцу» предстояло получить поддержку своей «фирмы». Прежде всего место Пэка должен занять его «дублер», прошедший обработку путем традиционного хирургического вмешательства, а все архивы, препараты, да и сам Динстлер, возможно, «раздвоиться», т. е. обрести дубликаты, предназначенные «на продажу». Все это, конечно, потребует времени, пока же, во избежание новых непредвиденных случайностей, «покупателям» надо подать знак, что Динстлер стал более сговорчив. Сделать это очень просто — стоит лишь вычислить канал утечки информации из клиники и умело воспользоваться им.
Начали, естественно, с Жанны и сразу попали в цель. Как-то в ее присутствии, подначиваемый Луми, шеф «разоткровенничался», признавшись, что не в силах больше работать без средств и могущественного прикрытия, намекнул на сделанные ему кем-то, но сорванные Луми заманчивые предложения. И то, что примерно через полгода завершив кой-какие изыскания, намерен покинуть клинику и, возможно, страну, имея в рукаве козырную карту. Крючок с наживкой был заброшен.
Вечером возле отдыхающего в обществе Пэка и Ватте шефа появился Луми и протянул ему какую-то бумагу.
— Вы уже поняли, Док, я должен исчезнуть. После шумного скандала в присутствии Жанны, разумеется.
Динстлер опешил — очевидная необходимость этого шага после вчерашнего подвига Луми не приходила ему в голову.
— Здесь мое гневное письмо в ваш адрес, которое вы должны «забыть» где-нибудь на виду. И не отчаивайтесь — вам надо так много сделать… И еще, Док… — Луми замялся, — мне было интересно играть с вами в одной команде.
После отъезда шумно «уволенного» Луми, Динстлер начал бояться. Он сам придумал себе перечень страхов, рисуясь перед Вандой, и теперь играл по своему же сценарию. Ночью за окном спальни, находящейся в первом этаже слышались шаги, дверь за креслом кабинета холодила затылок неведомым дуновением, и речи, конечно, не было о том, чтобы в одиночку проехаться по безлюдной темной дороге. И еще одно тревожило Пигмалиона — что станет с настоящим Пэком, когда появится двойник?
На следующий за отставкой Луми день у ворот дома был обнаружен «мерседес» Шефа, «оставленный» им, якобы, в ремонтной мастерской во время недавней «командировки». В автомобильном магнитофончике торчала кассета Ванды, но только вместо Френка Синатра, немецкая певичка исполнила веселый шлягер «Телефонная Сьюзен М», в котором умоляла своего кавалера не забывать ее телефонный номер, а потом во всю мощь динамиков, широко и раскатисто грянул маршевую песню бархатный баритон на непонятном, по-видимому, славянском языке.
Динстлер заглянул в свою телефонную книжку, всегда лежащую на письменном столе, и обнаружил телефон Сьюзен М., записанный его почерком, но, конечно же, чужой рукой. И рефлекторно оглянулся, почувствовав между лопатками холодок — в комнате никого не было.
Он рванулся было к Ванде, но остановился на полпути и сильно задумался — стоило ли посвящать жену во все хитросплетения этой истории? Он так и не решил ничего, притормозив, однако, признания.
Жизнь в клинике пошла своим чередом. Ванда успокоилась, сосредоточив внимание на другой, не менее тревожной проблеме: их дочери исполнилось уже полгода, а отец, казалось, и не замечал ее присутствия. Ванда всячески старалась попасться на глаза мужа с Антонией, затянуть его в детскую и даже стала прогуливаться с малышкой на «альпийской лужайке» именно в те вечерние часы, когда туда захаживал Готл. Но не обидно ли? Он охотно переносил общество Пэка, позволяя слюнявому идиотику копошиться у его ног, облапывая колени грязными ручонками, а Тони просто не замечал, ограничиваясь фальшиво-вежливым чмоканьем в щечку, да какой-нибудь фразой, типа: «чудная малышка, ку-ку!» И переводил разговор на другую тему. Но главное — эти глаза! Ванда обмерла, приметив в них не простое равнодушие занятого другими мыслями человека — нет. Она хорошо знала острый ледяной холодок, спрятанный в самой глубине его глаз — холодок озлобленного отвращения.
