– Продай дом, Марта. Это все, что я могу тебе посоветовать. У меня нет денег, – соврал ей Гольцов и тут же замолчал в ожидании ее реакции.
Отреагировала Марта так, как надо.
– Как это нет денег??? – завопила она тут же. – Как это нет денег??? А куда же ты их подевал?! Ты ушел из нашего дома год назад вполне обеспеченным человеком! Ты!.. Ты к тому же успел присвоить себе...
– Заткнись, дорогая, – с мягкой вкрадчивостью попросил ее Гольцов. – Заткнись или я положу трубку.
Все, теперь он точно не хотел ее видеть. Вот стоило ей произнести эти роковые слова, как ему мгновенно стало все понятно. Не был он никогда дураком! Не был и не будет. Довелось проходить год в трусливых слабаках, да. Но больше такого не повторится. Он надеется, искренне надеется, что не повторится...
– Прости меня, Димочка!!! – Марта среагировала мгновенно, сменив тон с возмущенного на просящий. – Мне и в самом деле очень плохо. Очень!!! Я в растерянности. Долги... Отец умер, оставив меня нищей. Более того, меня осаждают кредиторы. Помоги мне!!! Помоги мне, дорогой! Хотя бы в память о твоей прежней любви. Я же понимаю, что ты теперь... Дим, а ты и правда меня разлюбил?!
Поверить в это Марте было просто невозможно. Как можно было разлюбить такое совершенное создание! Фигура, ноги, личико, волосы... Все без единого изъяна, безукоризненно. Если когда-то изъян и имелся, ну допустил Всевышний в спешке созидания оплошность, с кем не бывает. Так пластические хирурги, щедро оплачиваемые папашей, все быстренько подчистили, подправили, подтянули, подкачали. Потом все это упаковывалось в дорогие тряпки, украшалось слепящими глаз драгоценностями, усаживалось в скоростную тачку и...
Очередь из женихов стояла, не поверить бы, да так оно и было! Очередь метров на десять. И бизнесмены, и банкиры, и врачи, и начинающие политики.
Марта капризничала, выбирала, загибала пальчики. А потом вдруг остановила свой выбор на нем – Гольцове Дмитрии Игоревиче. На что она купилась, понять было не сложно, во всяком случае, ему. Он оказался единственным мужчиной, который не пал жертвой ее чар, и единственным мужчиной их круга, кто не стоял в очередь к своенравной красавице. И Марта повелась на утверждение, провозглашенное великим поэтом более ста лет назад: чем меньше женщину мы любим... ну и так далее.
Они начали встречаться. Встречались в те дни, когда не ей – ему это было удобно. Ходили по большей части туда, где не ей – ему в основном нравилось. А потом оказалось, что все ее уступки – это всего лишь видимость. И не шелковой она была вовсе, а хитрой и изворотливой. А иногда и подлой даже. Гольцов оторопел, но было поздно. Папа Марты уже посматривал на него, как на своего будущего зятя. Да и ряд сделок, заключенных Гольцовым с ее папой, был столь многообещающим, столь перспективным, что отказываться от блестящего будущего из-за каких-то там бабских взбрыков он счел неуместным. Ну, и уж если до конца быть честным с самим собой, Марта была ему не безразлична.
Они объявили о помолвке. Потом определили день свадьбы. Начались приготовления, и тут, как гром среди ясного неба, эта чудовищная история.
Когда Гольцова уводили из этого дома в наручниках, Марта рыдала. Висела на его плече, семеня рядом, и кричала ему вслед, когда его уже паковали в милицейскую машину, что станет ждать столько, сколько понадобится, что он ни в чем не виноват, что она ему верит, и так далее. А, и еще особо стоит отметить одну деталь. Марта кричала, что все будет нормально. Просила, чтобы он не волновался, что они с папой сделают все...
А он и не волновался. Он был уверен, что все будет нормально. Он же ни в чем не был виноват. Но ее порывистость была ему очень приятна. Об этой ее порывистости потом в камере долго говорили и одобрительно щелкали языками его соседи по тюрьме, повезло, мол, мужику с бабой.
Он тоже считал, что повезло. И был спокоен и уверен, как всегда бывало раньше. Его продержали долго и выпустили потом под подписку о невыезде. И тут началось... Правильнее не началось, закончилось.
Закончилось все: любовь, взаимовыгодное партнерство, удача. Все растворилось в потоке человеческой подлости и трусости.
Как же можно было с ним теперь общаться, он же проходил по этому непонятному делу подозреваемым! Да вы что?! В своем уме?! Замуж за Гольцова? Вашей девочке? Это мезальянс, простите!..
Марту он так больше и не увидел. Порывался поначалу дозвониться, подстеречь ее у ворот их дома, потом смирился.
Нет так нет. Он как-нибудь сам. Как-нибудь без них. Больно было, конечно же. Больно, обидно от такого чудовищного непонимания и несправедливости. А что было делать?! Что он мог изменить тогда?! Не он первый, не он последний, как выразился папа Марты, закрывая перед его носом дверь. Ты справишься, сказал.
Он и старался. И ему это почти удалось. И уж точно не Марта ему в том помогала, хотя и плакала, и на плече висла, и обещала, обещала, обещала без конца...
Лия помогла, чего уж. Ничего для этого не делая, помогла. Что-то теперь будет между ними? И будет ли вообще хоть что-то?
– Что ты сказала?
Он прослушал ее последнюю фразу и сразу насторожился. Она требовала с него какое-то обещание. Давать его, не уточнив деталей, было ни в коем случае нельзя. У Марты была хватка добермана. Любое неосторожно оброненное им слово могло приниматься ею как обещание. Тогда как о своих клятвенных заверениях она забывала мгновенно.
– Я приглашаю тебя сегодня на ужин, – кротко повторила Марта, очевидно, поняв, что своими наскоками ей ничего не добиться. – Приходи ко мне, пожалуйста, Дима. Я не так уж о многом тебя прошу. Придешь?
Не соглашайся! Не ходи!!! Тебе незачем с ней видеться. И уж точно незачем с ней ужинать. Ты же знаешь ее. Она хитрая, подлая и коварная. Обвести такого благородного труса, как ты, ей пара пустяков. Не ходи, Гольцов!!!
– Почему к тебе? – промямлил Дима, прослушав все, что только что орало ему на ухо здравомыслие. – Можно поужинать где-нибудь в городе.
– Ты что, прослушал, дорогой, у меня нет денег!
– Я приглашаю.
Гольцов злорадно ухмыльнулся. Не плохое испытание он для нее сочинил на ходу.
Каково это – появиться с изгнанником на людях? И это после того, как дала ему отставку и ровно год о нем не вспоминала! Ну-ну, Марта, давай, решайся. От того, как ты себя сейчас поведешь, каким будет твой ответ, зависит и его решение.
Марта его снова удивила, согласившись. Они минут пять оговаривали детали, выбирали место, согласовывали время, потом простились до вечера, и Гольцов положил трубку.
Боже, как он устал от беседы с ней! Никогда бы не подумал, что его возвращение в прежний стан станет таким вот выматывающим душу и силы. Никогда прежде он так не взвешивал слова и не выдерживал таких красноречивых пауз, как сейчас. Главное было – не оступиться. Хотя бы теперь...
Итак, он идет сегодня с Мартой ужинать. И ведет ее в самый дорогой, самый известный ресторан их города. Туда почти каждый вечер стекалась вся городская знать, которая предпочитала домашней стряпне изысканную французскую кухню. Там же разносились сплетни, заключались сделки, решались судьбы большого и малого бизнеса, больших и маленьких людей. Там наверняка и его судьба была решена. Там, за столиком, накрытым тугой накрахмаленной скатертью. В тот самый момент, когда меняли блюда, и решено было расторгнуть помолвку и выкинуть его из дела, которому он отдал лучшие годы своей жизни. Нет, он, конечно же, получил отступные. И более чем щедрые. Но ни разу за это время он к этим деньгам не прикоснулся. Они так и лежали нетронутыми на его счету в банке. Противно было трогать их. Это ведь ему эти подлецы заплатили за то, чтобы он отвязался, отстал, исчез попросту...
