– А ты так не считаешь? – Он вдруг сник и обессиленно привалился к стене, сунув руки себе за спину.
– Нет. Это все ерунда. Ну... Может, и не ерунда, но совсем не то, из-за чего стоит так убиваться.. Ну, бросила тебя твоя любимая девушка, и что? Таких, как она, сотни! Да и нужна она тебе такая, раз бросила? – Лия встала и, волоча по кухне огромные тапки, подошла к окну. – Это еще не конец света, Гольцов, поверь мне.
– А у тебя что, конец? – Он смотрел ей в спину и жалел ее снова, хотя минуту назад никого, кроме себя, жалеть не желал.
– У меня конец, Гольцов. У меня конец света, конец жизни, конец всему, во что я верила когда-нибудь... Убит мой очень хороший знакомый.
– Ты про Игосю?! Если про него, то я тебе...
– Да нет, не про него! Не части ты! Дай сказать.
– Хорошо, говори. – Он пододвинул ногой к себе ближе стул и рухнул на него, не отводя глаз от женщины.
– Убили пожилого человека, моего соседа по даче. Но этот мужчина... – Лия замолчала, на пару минут уткнув лицо в ладони, потом, после продолжительного судорожного всхлипа, продолжила: – Филипп Иванович остался всем для меня, понимаешь, Дим. Всем, кто заменил мне после смерти бабушки и деда, моих близких.
– А родители, они...
– Они погибли, когда я была еще совсем ребенком. Так бывает, знаешь! Так, как иногда пишут в романах и показывают в кино. Нам кажется, что это все не про нас, что это все придуманная, чужая какая-то жизнь. И нас она никогда не коснется, и уж точно с нами ничего подобного не произойдет. И никогда нам не быть в репортажах криминальных репортеров. И все у нас будет хорошо... А оно вдруг возьми и случись!. И оказывается, что пишут и показывают как раз про таких, как мы с тобой... Его убили прошлой ночью, Дим. Убили ударом ножа в сердце.
– За что же, господи! Старика-то!.. – это он воскликнул помимо своей воли.
Ему совсем не хотелось быть сочувствующим, и добрым быть не хотелось. Трусом быть и слыть куда удобнее и беспроблемнее. А тут вдруг вырвалось само по себе...
– Хотела бы я знать! – тут же подхватила она и обернулась на него от окна. – Хочу знать, Дим!!! И узнаю. А ты мне в этом поможешь.
– А почему бы компетентным органам не заняться этим делом?
Он решил схитрить и потянуть время, и не отказывать ей прямо сейчас, сию же минуту. Откажет как-нибудь потом. Вот сходит на ужин с Мартой, определится в ее желаниях и всем, что к этому прилагается, а тогда уж...
– Наверняка же заведено уголовное дело. Твои бывшие коллеги мастера заводить всякие там уголовные дела. По любому поводу. Их медом не корми, дай завести новую папочку под новеньким грифом и номером. Гражданин такой-то стянул с веревки трусы гражданки такой-то... Или, к примеру, кошка гражданина Сидорова изгадила дверь гражданки Ивановой, и теперь гражданину Сидорову надлежит явиться в отделение для дачи показаний по поводу бессовестного поведения вверенного ему животного... Так что тебе, Лия, не стоит волноваться. Твои ребята...
– Мои ребята взяли не того, кого надо! – Она даже взвизгнула от возмущения и бешенства, она едва не задохнулась и не бросилась на Гольцова с кулаками, когда тот принялся ее успокаивать своими кривляниями. – Да, ты прав! Они любят заводить дела, но тебе ли не знать, чем зачастую все это потом заканчивается! Как начинает давить начальство сверху. Как давят снизу все предыдущие уголовные дела, и как хочется побыстрее это – теперешнее – сбагрить с рук, а еще лучше побыстрее либо закрыть, либо раскрыть. Закрыть в данном случае им никто не позволит. Убийство Филиппа Ивановича не первое в районе.
– Ого! Да тут целая банда орудует!
– Именно! И твой юмор совершенно неуместен. Банда подростков, но это предположительно, так как преступники очень маленького роста, след от их обуви тоже. Так вот они грабят и убивают стариков. А перед этим долго и изощренно пытают их. Убивают в основном женщин.
– Как же тогда твой старик сумел подставиться?
Гольцов и в самом деле был в недоумении. Если подростки, то как мужику, пускай и пожилому, с ними не справиться?! Другое дело – пожилая женщина, там все понятно. Но мужик-то... Он и в старости сохраняет силу. Конечно, не известно, как именно выглядел этот ее сосед по даче, но коли жил один, значит, имелся еще порох в пороховницах...
– Филипп Иванович, предположительно, услышал крики и вызвал по мобильному милицию. Может быть, он включил свет. Может быть, услышав шум мотора милицейского «газика», вышел на улицу... Я не знаю, Гольцов! Не знаю, слышишь! Но знать хочу!!!
Лия снова отвернулась и замолчала. Может, плакала. Может, просто думала.
В окно скреблось осеннее ненастье. Горестно всплескивали ветками деревья, сбрасывая с себя засидевшуюся с лета листву. Мокрое стекло плакало дождем. Ветер гнал капли по стеклу, торопил их по подоконнику, собирал в огромные холодные лужи на асфальте. Сизое небо безрадостно гляделось в них и надрывалось в усердии, посыпая ледяной влагой хмурое сентябрьское утро.
Лия стояла, горестно сгорбившись. Волосы плотной шторкой упали ей на лицо. Пойди, разберись: плачет она, размышляет или просто молчит. Подойти, обнять, прижать к себе... Он не может. Он же трус. Ему проявлять подобное душевное благородство не пристало. Куда проще отмолчаться или спрятаться за собственным малодушием.
Он все же удивил самого себя, спросив:
– Ты сказала, что взяли совсем не того, кого было надо. Есть подозреваемый?
Она молча кивнула. Спина ее при этом сгорбилась еще сильнее, а плечи принялись тихонько вздрагивать. Плачет все-таки. Вот незадача!
– Откуда такая уверенность? Ну... Что это совсем не тот человек, который...
– Он не мог! Он не мог убить его, Дима!!! – Она обернулась на него, откинув волосы с лица, плакала, конечно же; все то время, что стояла у окна, плакала, лицо было мокро от слез, глаза вообще ни на что не похожи. – Он мальчишка совсем! Он... Он не мог, понимаешь! Они и знают, что он не мог убить. И считают, что это сделал кто-то другой. А все равно его арестовали! Понимаешь ты или нет?! Его арестовали по подозрению в соучастии! А он не виновен!!! Не виновен! Не виновен! Я уверена!
– Кто?.. Кто этот мальчик? – Он еще ничего не понимал, но, кажется, начинал немного догадываться.
Был какой-то мальчик...
Точно был, сомнений теперь не оставалось, и классического вопроса «А был ли мальчик?» даже не возникло.
Так, с этим, кажется, определились. Теперь о другом...
Этот мальчик, оказывается, очень дорог ей. Настолько дорог, что она готова... А на что она готова ради него? На то, чтобы пойти против своих коллег? На то, чтобы вопреки доброй памяти о своем соседе начать его оправдывать?
Ох, боже же ты мой!!! Вот она попала!!! Вот попала...
Гольцов сморщился от жалости.
Зачем ему надо во все это ввязываться, а?! Вот зачем?! Сидел тихо-мирно за своей дверью, ждал зимы, потом весны, а следом лета... А теперь что?! Что теперь?! Нужно было вот ему потащиться к ней в тот день! А потом еще и на день рождения пойти с ней вместе! А там Игося этот чертов, который теперь еще, оказывается, и умер совсем некстати.
