– Не понимаю, о чем ты?! И стоит ли сейчас об этом, Вита?! – В его голосе было столько скорби, столько затаенной печали и обиды, что не проникнуться мог разве что глухой. – Я год!.. Почти год был вынужден жить вдалеке от тебя!
– Кстати, совсем неплохо, скажу я тебе, ты жил. – Я выразительно окинула взором дом и сад, падая в кресло, в котором он недавно сидел. – Уж не на моих ли бриллиантах так поднялся? Так бедствовал, что заставил своего брата меня ограбить? Просто попросил бы денег, я бы не отказала. А то опускаться до такого!.. Снять с бывшей супруги украшения! Мне, если честно, было неуютно в тот самый момент, дорогой. Унизительно, прямо скажем.
– Надо же было хоть как-то сделать тебе больно!!! Ты вообще ошалела, меняя мужиков, как перчатки!!! Я бы тебя вообще придушил, если бы руки не были столь коротки, – заявил он мне голосом прежнего, некогда моего Незнамова и обессиленно опустился у моих пыльных грязных кроссовок.
– Да?! А что так?! Числясь в мертвецах, хотел и меня причислить к их числу? – Я дернулась, словно от удара, когда он бесцеремонно сдвинул мои колени и оперся о них спиной. Столько собственничества было в этом его жесте. Того, давно забытого и родного, с которым он любил меня, живя рядом. Я еле-еле проглотила комок в горле, еле-еле сдержалась, чтобы не дотронуться до его волос, которые были так близко. – Как ты сам себя можешь охарактеризовать, дорогой?
Он сразу понял, что я имею в виду. Дернул плечом и, запрокинув голову так, чтобы видеть мое лицо, виновато улыбнулся.
– Я знаю, миленькая, что я дерьмо, говнюк, преступник и еще бог знает кто. Ты можешь ругать меня, бить, топтать меня ногами, плевать мне в лицо, можешь даже ненавидеть... чуть-чуть.
– Чуть-чуть?!
– Да, совсем немного. – Он знакомо заблистал глазами, очевидно распознав слезы в моем голосе. – Но у меня есть одно оправдание, против которого у тебя не будет аргументов. Я очень, очень, очень сильно люблю тебя.
«Боже правый!!! – молила я господа, изнывая сердцем, которое переворачивалось сейчас в моей груди. – Сделай меня сильной, умоляю!!! Сделай меня не такой, как все женщины!!! Пусть я не услышу его, пусть я не захочу дотронуться до него! Пусть он не захочет дотронуться до меня, а мои глаза не будут молить его об этом!!! Пусть я буду сильной и твердой, а не из плоти и крови, что плавятся сейчас от его близости, от его предательского, подлого, похотливого взгляда!!!»
Я пыталась достучаться до всевышнего, пыталась допроситься у него избавления от тех мук, что жгли меня сейчас каленым железом. И одновременно с этим я страшилась того, что он меня услышит и наделит вдруг силой, способной заставить меня отвернуться от Незнамова.
– Витка, – с легкой, почти забытой мною хрипотцой в голосе позвал он меня. – Я так люблю тебя! Я хочу тебя, маленькая моя!
Резко крутанувшись, Семен обхватил мои колени руками и с силой сжал их.
– Что бы ты ни думала, в чем бы ни обвиняла, я заранее со всем этим соглашусь. Только не гони от себя прочь! Второй такой разлуки я не выдержу, малыш! Я сойду с ума без тебя!
Не знаю, могло ли это случиться с ним, но в настоящий момент с ума сходила я.
Дашкина хитрость и вероломство, низость иуды Кротова, воскрешение из мертвых любимого Незнамова. Да, он был тут – рядом, все еще любимый и желанный. Несмотря на подлость, несмотря на измену, несмотря на то, как был обставлен его уход из моей жизни. Он совсем рядом, стоило протянуть руку, и можно было коснуться его. Эта близость отозвалась во мне острой болью. Ведь он тоже был с ними в сцепке. Эти три человека переплелись в моем сознании в какой-то змеиный клубок, их ядом были отравлены все прожитые без него дни. Без него... Смогу ли я расстаться сейчас с ним? Оттолкнуть, встать и уйти, чтобы больше никогда не увидеть. Ведь я уже привыкла существовать без него, сжилась с мыслью о том, что его больше нет. Сжилась? Сжилась или нет?
«Черта с два!» – вопило мое сердце, которое уже устало истекать кровью.
– Мне больно, Сема. – Я даже не помню, произнесла ли эти слова вслух или их простонала моя душа.
– Я знаю, детка. – Он схватил мои ладони и принялся покрывать их поцелуями.
Губы были горячими и влажными. Его губы. Те, что я так любила целовать. Их капризный изгиб... Он всегда сводил меня с ума. Боже, какое блаженство вновь ощутить себя в их власти. Так сладостно и так горько.
– Сема... Не нужно... – произнесла я то, что должна была произнести, если сохранила еще хоть каплю разума и самообладания. – Нам не нужно возрождать все то, что ты сумел похоронить. И...
– Дурочка моя! – всхлипнул он, отрываясь от моих ладоней и поднимая на меня увлажнившиеся глаза (выглядело, кстати, очень-очень убедительно). – Какая же ты дурочка, Витуля! Все живо в моей душе! Все! Каждый час, каждая минута... Помнишь, что я сказал тебе, когда уходил тогда? В последний раз... помнишь?
– Нет, – солгала я зачем-то, хотя помнила каждый поворот его головы, каждую каплю воды в его волосах и на теле, каждый возглас и каждое объятие. – Нет, не помню. А что ты сказал тогда?
– Я попросил тебя потерпеть немного. Потерпеть совсем чуть-чуть.
– Год – это, по-твоему, немного?! Целых триста с лишним дней – это мало?! И что я должна была терпеть?! Ту боль, что раздирала меня на части?! Или отвращение, деля ненавистную постель с Кротовым?! «Девочка моя, тебе было хорошо или нет?» – передразнила я покойного с гневом. – Ты хоть знаешь, что это такое?
– Да. Знаю. Думаешь, что с Дашкой я не испытывал того же, что испытывала ты с Кротовым? – Незнамов изобразил искреннее изумление.
А вот этого ему говорить уже совсем не стоило. Я взвилась с места, успев больно шлепнуть его по щеке, и ринулась в глубину сада, сама не зная, куда бегу. Ветки вишен и яблонь больно стегали меня по лицу, но мне было все равно. Откуда, скажите, пожалуйста, силы-то взялись? Только что сидела, расплавившись от собственного безволия, а тут поди ж ты...
Он быстро, в каких-то три прыжка, догнал меня. Цепко ухватил за футболку и резко рванул на себя. Мы упали на траву. Причем я больно подвернула ногу и застонала.
– Нога... Ты сломал мне ногу, – прошептала я, зажмурившись.
– Заживет до свадьбы, дорогая. – Судя по шелесту его голоса, Семен был зол. И не просто зол, а пребывал в ярости. Такого его я побаивалась, хотя прежде это с ним случалось редко. – Идем в дом. Медленно встаем сейчас и идем в дом. И не вздумай выкинуть что-нибудь подобное еще раз, а то...
Уточнять он не стал, но угроза в его голосе подействовала отрезвляюще. Действительно, не стоило вести себя так по-идиотски. Сначала еду сюда вполне добровольно, без принуждения. Затем вот-вот готова пасть в объятия, а затем вдруг срываюсь с низкого старта и бегу непонятно куда. Нервы, наверное, это нервы. Сколько можно наматывать их на кулак?! Одних прошедших суток хватило бы на всю мою прежнюю жизнь. Надо попытаться взять себя в руки и понять. Понять, зачем же все-таки меня везли сюда? Какую цель преследовал этот человек, вызволяя меня из беды этой ночью? Конечно же, мне бы очень хотелось верить, что подоплекой всему была его искренняя и неподвластная времени любовь, но в том-то и дело, что ему больше не верила. Ни чуточки, ни граммочки не верила. Да, я желала его, да, я с замиранием сердца ощущала его губы и руки, но это было совсем другое. Того, что было прежде между им и мною, больше не было. Слепая, как шаг в пропасть, всепоглощающая и жертвенная моя любовь исчезла. Осталась лишь страсть (чего греха таить – осталась, да еще какая), непонятный первобытный голод и еще горькое что-то в груди. Скорбный какой-то комок поселился там и мешал, мешал вздохнуть полной грудью.
