– Я больше не приду к тебе никогда! Поняла, дрянь?!
Эльмира молча кивнула.
– Ты больная! Ты это знаешь?!
Опять нет возражений.
Зойка забеспокоилась. Такое поведение подруги ее пугало даже больше, чем откровенные грубые наскоки. Она потопталась у порога. Сердито посопела. И вдруг ляпнула, сама не зная с чего:
– Эл, а что тебе такого сказал Данила?
– Тебе какое дело? Ты сюда больше никогда не придешь. – Губы подруги обиженно задрожали. – Нажралась рыбы, и вали отсюда. Подруга еще называется...
– Ну ладно, прости. – Зойка потянула «молнию» книзу. – Ну погорячилась, с кем не бывает. Тебя терпеть, сама ведь знаешь...
Она вновь разоблачилась и потопала в гостиную. Эльмира молча последовала за ней. Там они уселись в кожаные кресла с высокими спинками и принялись буравить друг друга сердитыми взглядами.
– Чего сказал-то? – не выдержала первой Зойка. – Ты так выла, Эл, я впервые после похорон по-настоящему испугалась за тебя...
– Он... – Эльмира хотела было рассказать ей всю предысторию своей истерики, но горло неожиданно перехватило удушье. – Он остановил свою мамашу...
– Это не то, – отмахнулась от нее Зойка. – Что такого он сказал, что ты так орала. Тебя было слышно аж на первом этаже!..
– Он... Он пожалел меня... – Эльмира подняла на подругу глаза, и та невольно ахнула – боли, излившейся из них, хватило бы на пятерых. – Зой, он назвал меня сиротой... Он пожалел меня...
И тут, к безумному изумлению и вящей радости ее подруги, Эльмира разрыдалась. Навзрыд, без устали повторяя одно и то же: «Он пожалел меня, он назвал меня сиротой...», Эльмира плакала.
Зойка сидела в кресле, боясь шевельнуться. О том, что сейчас происходило с ее самой близкой подругой, она мечтала долгие-долгие месяцы. Она искренне надеялась, что слезы и только слезы смогут исцелить ее милую Эльмирочку. Она верила в это со дня гибели ее родителей. Верила и тщетно уговаривала поплакать. Окаменевшая девушка лишь смотрела на нее полными скорби глазами и еле слышно шептала:
– Не могу...
И вот сейчас она разрыдалась. Хвала господу и всем угодникам! Ведь, может, с этого дня и с этого часа начнется ее возрождение, и девушка наконец выйдет из ступора, в который она погрузилась после того судьбоносного телефонного звонка.
Зоя машинально подняла к глазам руку с часами и поразилась собственному открытию: скоро будет год, как погибли Элкины родители. Скоро год. Восьмого марта. День в день с Международным женским праздником случилась трагедия, лишившая ее подругу способности радоваться жизни вообще, а этому празднику – в частности...
Сегодня было шестое марта, и Эльмира впервые за год расплакалась. Восьмого марта прошлого года она не смогла этого сделать, потому что, выслушав абонента, принесшего ей страшную весть, упала в обморок и пробыла в беспамятстве ровно неделю.
Но Зойке казалось, что ее обморок длился и по сей день. Что Эльмира до сих пор пребывает в бессознательном состоянии, так до конца и не поняв, что тогда произошло. А теперь эти ее слезы... Может быть, теперь... Может, это наконец-то случится...
Глава 2
Архитектурное решение дома, в котором проживала Эльмира со своими родителями с первых дней своей жизни, являло собой изыски взбесившегося градостроителя. Вернее, с самим домом все было в порядке. Уродством был их подъезд, возведенный через два года после сдачи дома в эксплуатацию.
А началось все с того, что между их домом и домом, стоящим напротив, образовалось некое подобие аэродинамической трубы. Там даже в жаркий летний полдень гулял жуткой силы сквозняк. Кому-то из высших чинов, проживающих в доме напротив, этот самый разгул ветров жутко действовал на нервы, и пришлось архитектурному отделу их района начать почесывать лысины. Слишком долго они голов не ломали.
Дом, где проживал этот самый недовольный чин, имел П-образную форму. Дом, в который впоследствии заселились родители Эльмиры, стоял торцом к нему. И вот эти самые недолго думающие градостроители ничего лучшего не придумали, как пристроить еще один подъезд, чтобы перекрыть буйные потоки воздуха.
И на свет божий появилась семиэтажная округлая башня, уродливым придатком прилепившаяся к торцу дома. Существовала она как бы обособленно. Двери подъезда выходили совсем на другую сторону, нежели все прочие подъездные двери дома. Планировка жилых комнат также была отличной от общего плана. Здесь на одной лестничной клетке мирно уживались и варианты хрущоб, и просторные комфортабельные квартиры с большими кухнями и широкими лоджиями. И все бы устраивало въехавших в эту башню жильцов, кабы не вид из окна. Об этом горе-проектировщики не удосужились подумать.
Устранив проблему ветродуя, они воздвигли дополнительный подъезд таким образом, что он буквально вклинивался во двор П-образного дома. И бедным новоселам открывался из окон лишь вид на окна соседнего дома и его жильцов, если те забывали задергивать шторы.
Квартира, куда въехали родители Эльмиры с новорожденной дочерью, располагалась на четвертом этаже и имела лишь одно-единственное окно, выходившее на соседнюю улицу, – кухонное. Все остальные смотрели во двор.
Мать Эльмиры, высокая стройная блондинка с глубоким контральто, очень часто выражала возмущение по этому поводу. Но отец, высокий мужчина с округленьким животиком и копной темно-русых волос, посеребренных сединой, посмеиваясь, говаривал своей супруге:
– Ну, Ангелиночка, полноте... Хорошо же живем! Весь мир как на ладони...
На что Ангелиночка, театрально потирая виски, стенала:
– Алик, дорогой, я не могу с тобой согласиться... – В этом месте она делала трагическую паузу и затем, бесовски блеснув глазами, заканчивала: – Ну на кой черт мне видеть, какого цвета панталоны у этой толстухи со второго этажа третьего подъезда?! А этот парень!.. Он же не носит трусов!..
Алик подхватывал «дирижерскую» палочку домашнего театрализованного представления и, удовлетворенно потирая руки, как бы мечтательно ронял:
– Да?.. Не знаю, дорогая, не знаю... Меня лично размер груди этой томной молодой леди с четвертого очень даже вдохновляет...
Они принимались дурачиться, хохотать, бегать, словно дети, друг за другом по комнатам (благо разбежаться было где), а Эльмирке в эти моменты хотелось мурлыкать от счастья.
Родителей своих она очень любила. Все ее детство, отрочество и юность прошли под лозунгом – люби ближнего, как самого себя. Ангелина и Алик были великолепной парой. Она не помнила, чтобы они когда-нибудь всерьез ругались. Единственным камнем преткновения было имя дочери. Нет, выбрали они его быстро и без споров. Но вот потом...
Мать, упорно не признавая никаких других производных от имени дочери, называла Эльмиру – Эммой. Отец, не желая ничего слушать, – Мирой. Подруги, не мудрствуя лукаво, – Элкой. Ну, а соседи, склоняясь из уважения к мнению опереточной певицы, величали ее Эмкой...
