Во входную дверь вдруг ударило чем-то тяжелым, затем последовала пауза и снова частая дробь ударов. Вера Васильевна настороженно прислушалась, не решаясь подниматься со своего места. Кому понадобилось барабанить в ее дверь, было для нее загадкой. Данила всегда открывал дверь своим ключом. Если же был не в состоянии этого сделать самостоятельно, то, ткнув палец в звонок, не отнимал его до тех пор, пока мать не втаскивала его бесчувственное тело в квартиру...
Дверь продолжала содрогаться от ударов, и хозяйке все же пришлось сползти с табуретки.
Вера Васильевна втиснула глаз в дверной глазок и в следующее мгновение уже поворачивала ключ подрагивающими пальцами.
– Что это?.. – просипела она сдавленно, прижимая к пышной груди полотенце. – Что вы с ним сделали?!
Парни, поддерживающие под руки обвисшего Данилу, переглянулись и лишь недоуменно пожали плечами. Были они почти одного роста, с бритыми наголо черепами и со смазанными, какими-то безликими физиономиями.
Вера Васильевна по-настоящему перепугалась. И не столько состояние горячо любимого сына вызвало в ней этот испуг, сколько мрачноватый настрой сопровождавших его детин.
– Он, он жив? – заикаясь, выдавила она через силу, все еще находясь в ступоре.
– Да жив он, мать, – произнес один из них и даже сделал попытку улыбнуться ей бескровными губами. – Пьяный он. Валялся на аллее, тут, неподалеку.
– А мы его знаем, Данилу твоего, вот и решили дотащить до дома. Хотя и весна на улице, но холодно, – подхватил второй, после чего они решительно потеснили хозяйку с порога, вволакивая почти бездыханное тело Данилы в квартиру. – Его бы переодеть, одежда мокрая вся.
Вера Васильевна, сжавшись в углу прихожей, подавленно молчала.
Это за что же ей такое наказание-то, господи?! Чем она так бога прогневала?! Только-только порадовалась за ребенка: обрел себя наконец, пить бросил, делом занялся. Правда, она не знала точно, что за дело у сына, но раз в белых рубашках ходит да при галстуках, значит, не дорожный рабочий он, а приличную должность занимает. А тут вдруг новый поворот судьбы. Мало того что беды с девкой наворотил, того и гляди милиция домой нагрянет, так он опять за старое принялся...
Она не помнила, как метнулась к сумке, висевшей тут же на вешалке, и принялась трясущимися руками искать в ней кошелек. Как потом, выудив две измятые десятирублевки, принялась совать их ребятам в знак благодарности. Парни денег не взяли, даже вроде оскорбились. Ушли, громко хлопнув дверью напоследок...
Все это проскочило как-то мимо нее. Глаза все смотрели и смотрели на распростертое на полу тело ее ребенка. Он же ведь все равно ребенок для нее, хотя годами давно бы пора мужчиной ему стать. А он, видно, мужиком себя только без штанов чувствовать способен.
Злоба вдруг накатила на нее с такой бешеной силой, что Вера Васильевна, с силой выдернув из его брюк ремень, принялась охаживать его по бокам, приговаривая:
– Ах ты, паразит такой! Ах ты, засранец! Это сколько же можно надо мной измываться?! Сколь же можно кровь из меня пить?! Мало того что над девкой зло сотворил, так теперь пить в темную голову опять принялся?! Я тебя же своими руками задушу!..
Силы оставили ее как-то вдруг и сразу. Она обмякла, осела прямо на пол рядом с сонно сопящим Данилой и разразилась рыданиями, не забывая между делом причитать.
Данила вскоре заворочался, приподнял всклокоченную голову и, пьяно заморгав, воскликнул:
– О! Мать! А ты здесь зачем?!
– Живу я здесь вообще-то, – злобно фыркнула она и с непривычной для нее брезгливостью обвела расхристанного сына взглядом. – Ботинки новые испортил. Костюм ни на что не похож. А куртка? Она же немалых денег стоит, а ты в ней в луже валяешься. Как не стыдно, прости, господи?!
Несколько раз сильно зажмурившись и помотав головой, Данила вдруг резко сел. Качнулся. Подержался грязной рукой об пол, словно это был и не пол вовсе, а корабельная палуба. Затем отполз немного и, опершись для надежности о стену, обхватил голову обеими руками.
– Все знаешь? – услышала Вера Васильевна минуты три спустя.
– Знаю, а то как же! Тут все об этом знают!
– И что?!
– А ничего! Зинка говорит, что посадит тебя. В свидетели идти собирается.
– Пускай идет. – Он фыркнул, все еще находясь под воздействием винных паров, и с бесшабашностью пьяного человека рассмеялся: – А мне какая разница, где жизнь коротать: здесь или на зоне? И какая, собственно, разница – за что. На мне и так пробу уже негде ставить, мать, потому как сын твой – убийца. Поняла?!
Мысленно ахнув, она опасливо покосилась на входную дверь и тут же прикрыла его жесткие губы ладонью. – Чего плетешь-то, дурила?! Напился, так и сиди молчи! Убийца он!.. Похлеще тебя убийцы на свободе гуляют, и ничего. А ты кого убил? На войне все убивали. Вот и ты убивал. Идем-ка лучше в постель. – Вера Васильевна, кряхтя, поднялась и, подхватив сына под мышки, волоком потащила его в комнату.
Данила ей не помогал, но и не сопротивлялся. Позволил снять с себя грязную одежду и с горем пополам вскарабкался на диван.
– Ты подреми пока, – засуетилась мать, сворачивая его грязную одежду в большой комок. – А я пойду замочу все...
Она ушла, оставив его одного, и до Данилы донесся звук открываемой в ванной воды и грохот тазов о ванну. Искренне надеясь на то, что мать там провозится достаточно продолжительное время, он просчитался. Потому как возникла она перед ним через считанные минуты. Молча села у него в ногах. Подперла пухлый подбородок ладонью и уставилась на него взглядом прокурора.
– Ну что ты на меня так смотришь?! – взорвался он совсем скоро. – Чего ты хочешь?! Каких слов покаянных ждешь от меня?! Раскаяния?! Его не будет! Потому как не виноват я ни в чем, поняла?! Не виноват!
– Не ори, поняла. – Вера Васильевна скорбно поджала губы и принялась теребить край передника. – Только скажи-ка мне, сынок мой дорогой, как ты со всем этим жить собираешься дальше?
– С чем с этим? – нервно вскинулся Данила и в ярости шарахнул кулаком о бетонную стену. – С чем с этим, мать?! Те, кого я отправил раньше времени на тот свет, сами туда усиленно просились, понимаешь? Им ни милиция, ни совесть, ни прокурор были не указ. С ними только так можно и возможно было поступать.
– Это кто же тебя так надоумил? Кто же стал для тебя дланью господней, указующей, что и как нужно делать с людьми?! Уж не сам ли всевышний? Чего молчишь, паразит?! Отвечай матери: по какому такому праву кто-то поступил так с моим ребенком? Кто послал его убивать в мирное время? Кто позволил этому судье-невидимке использовать моего сына, для которого я от себя куски отрывала, в таких гнусных целях?!
Вот уж чего не ожидал от матери Данила, так это подобной пламенной речи. Простая русская женщина, всю свою жизнь протащившая на своем горбу воз неисчерпаемых жизненных проблем, не видевшая ничего дальше своего носа, узнающая о смене погоды, денег и правительства лишь в очередях, и вдруг такое...
