– Вы, Илья Николаевич, вообще-то были в том крематории? Представляете, какое мычание там… ни вечера, ни утра, ни чаю попить, ни почесать, где чешется. А если, прости господи, месячные? У всех троих глаза завязаны. И вы хотите, чтобы я в таких условиях вслушивалась в чужие разговоры?
Она неожиданно распахнула халат, и я увидел синюшные кровоподтеки на лодыжках.
– Я все понимаю, Лидия Самсоновна, – примирительно начал я, – но еще один вопрос… Вы не помните каких-то особенных запахов? Может, простите, от маньяка чем-то пахло?
– Пару раз дышал он мне в самый нос, – задумалась «императрица». – Вы знаете, будь я врачом, я бы заподозрила у него диабет.
Услышав это, я чуть не выронил чашку с недопитым кофе. Все проведенные анализы свидетельствовали, что с уровнем сахара у Бережкова все в порядке. Однако эндокринный диагноз снова и снова всплывал на поверхность. Мистика, да и только!
– Почему вы заподозрили диабет? – спросил я ее на всякий случай, хотя примерно знал, что она мне ответит.
– У меня мама, царство ей небесное, болела диабетом. Поэтому я всегда стараюсь соблюдать диету, сдаю периодически кровь на сахар…
– Лидия Самсоновна, не отвлекайтесь, пожалуйста.
– А я и не отвлекаюсь, молодой человек, – обиженно заявила «императрица». – Я вспомнила это для того, чтобы вы поняли, откуда я знаю, у кого изо рта пахнет ацетоном.
– От маньяка пахло ацетоном?
– Однозначно. Этот запах я не спутаю ни с чем.
В этот момент у «императрицы» запиликал сотовый, она извинилась и, достав аппарат из кармана, поднялась и медленно вышла из комнаты.
Проследив за ней, я незаметно проследовал в комнату Бориски, стараясь не создавать лишнего шума. Парень лежал в наушниках на небольшой тахте, которая удивительным образом выдерживала его вес, явно подходивший к сотне килограммов.
Трудно сказать, что мной двигало в тот момент. Прекрасно понимая, что права беседовать с сыном Ощепковой мне никто не давал, и никак не оправдывая свой поступок, я все же решил рискнуть.
Сыграть ва-банк, проще говоря.
Почувствовав мое присутствие, парень вскочил, сорвав с головы наушники. Чего в его глазах было больше – страха или возмущения, я бы не осмелился определить в тот момент. На всякий случай я прикрыл за собой дверь. Вот, теперь у нас настоящий тет-а-тет!
– Что вам здесь надо? – крикнул Борис осипшим голосом, отступая в дальний угол.
– Скажи, это ведь не твоя была идея найти щенка зиненхунда! Кто тебе ее подсказал?
Хирург-невидимка
– Тактика должна быть наступательной, – заключил Ираклий, закрепляя камеру на треноге. – Пациент должен понимать, что он не в санатории, хотя его и кормят здесь бесплатно.
– С Лекарем эта тактика, скорее всего, не прокатит, – постарался я немного смягчить категоричность коллеги. – Вчера он у меня от одного портрета так со стула кувыркнулся, что чуть сотрясение себе не заработал. Повредит себе головушку – кому от этого лучше будет?
– Полностью поддерживаю, Илья Николаевич, – подал голос Либерман, оторвавшись от истории болезни. – Калечить подследственных не входит в наши задачи.
Сегодня – второе заседание экспертной комиссии, на которой мне предстоит докладывать о результатах первой недели обследования. Надо признать, хотя Либерман был посвящен во все перипетии наших с Лекарем бесед, я волновался, как перед выпускными экзаменами в школе.
Ведь я узнал Лекаря.
Фактически неделю я беседовал с убийцей своей дочери! Чего греха таить, все эти десять лет мне было не по себе от того, что он ходит где-то, дышит со мной одним воздухом, небо коптит.
А должен, по идее, сидеть в тюрьме. Не раз и не два за эти годы я пожалел, что не написал в свое время заявление. Не говоря уже о том, что Эльвира, узнав о таком «милосердии», обозвала меня половой тряпкой, о которую все вытирают ноги.
Доказав, что Лекарь вменяем, я фактически посажу его в тюрьму, реабилитировав себя пусть не в глазах бывшей супруги, так хотя бы в своих собственных. Расклад изменился, у меня появился железобетонный мотив.
Но не дай бог проговориться коллегам или полиции.
С другой стороны, узнал ли меня Лекарь? Как я убедился за это время, он был гениальным мистификатором. Мог отчебучить в любой момент такое, что все предыдущие его трюки казались в одночасье детским лепетом. Что, если, узнав меня, он готовит свой контрвыпад?
Я терялся в догадках.
С одной стороны, было здорово, что Ираклий решил заснять поведение Бережкова на камеру – как видеоматериал для своей будущей работы по психопатиям. С другой, это была палка о двух концах, и Либерман напомнил ему, что делать это мы можем лишь с согласия пациента – если тот заартачится, камеру придется убрать.
– Это как понимать, коллеги? – неожиданно прозвучало со стороны дверей. Мы с заведующим одновременно подняли головы, а Ираклий чуть не свалил свою видеокамеру с треноги. – Здесь что, утренник в детском саду? Или съемки очередного шоу «из жизни психов»?
В проеме, заслоняя маячившего сзади охранника, стоял Бережков и говорил совершенно чужим – надтреснутым – голосом. Если честно, я бы так подделать тембр не смог. При этом очков на нем не было! И прическа, и взгляд – все было другим.
– Константин, добрый день, проходи, садись, – попытался я взять ситуацию под контроль, но не тут-то было.
– Это вы к кому сейчас обратились, милейший? – задрав подбородок, уставился он на меня совершенно незнакомо. Мне в глаза смотрел человек, которого я еще не встречал в своей жизни. – Может, к тому, кхе, кхе, кто привел меня сюда, так у него, пардон, другие функции, ему проходить незачем. Тем более – садиться.
У меня в голове со скоростью звука пронесся недавний диалог с Немченко о раздвоении личности Бережкова. Не мог ли подслушать его Лекарь в тот момент? Исключено.
– Брось ломать комедию, Константин! – Либерман отложил в сторону историю и указал рукой на стул. – Прошу!
– Коллеги, давайте расставим все точки над «i», – скрестив, насколько позволяли «браслеты», руки на груди, пациент прошелся перед нами туда-сюда. – Чтобы больше никому было неповадно… Насколько я в курсе дел, ни один из вас профессорским званием не обладает, поэтому я буду говорить, а вы, – он указал пальцем на каждого из нас, – извольте слушать. И отвечать тогда на мой вопрос, когда я дам вам слово.
Я скосил глаза на Ираклия, тот понял меня с полуслова, кивнув, мол, камера работает, все фиксируется.
Мы сидели, словно на групповом сеансе психотерапии, а Лекарь, как гипнотизер, ходил перед нами совершенно незнакомой походкой и внушал:
– Надо же, а я думал, наговаривает Константин, преувеличивает. Лепит горбатого, так сказать… Думал, у страха глаза велики… Пришлось прервать свое турне, вернуться… А это немалые деньги, знаете ли!
