Мне не довелось видеть Киру Синайскую нигде, кроме как на фото. Ни живой, ни мертвой. Поэтому судить о том, удалось ли визажистам и стилистам добиться полного сходства, я не мог. Скажу лишь, что первой реакцией на увиденное был тихий скулеж внутреннего голоса: «Вот это женщина!»
– Ну, как я тебе? – поинтересовалась преображенная Яна. – Нравлюсь? Или раньше интересней была?
– Не то слово, – я галантно взял ее руку в свою и, припав на одно колено, поцеловал запястье. – Ты настоящая богиня! Сейчас я как никогда понимаю Бережкова, в такую невозможно не влюбиться.
– Ага, – усмехнулась она, – и невозможно не убить. После того, как влюбишься. А убивать ее было за что, уж поверь.
– Ты до сих пор злишься на свою мать? Я, разумеется, не могу тебя одернуть, приструнить. Кто я тебе?
– Ладно, не парься, проехали. Давай, что я там должна…
Мы около часа просидели с ней в специально выделенном кабинете управления МВД, обсуждая и репетируя нюансы.
Мне казалось, мы учли все, что по крупицам удалось раздобыть за последнее время: и подмеченное тетушкой Тамарой, и откровенно рассказанное жертвами, и то, о чем поведала мне потерявшая ноги Мария Федорчук…
Наконец, результаты моих непосредственных многочасовых бесед с Лекарем – они тоже не прошли даром.
– Вспомни маму, – наставлял я девушку. – Как она двигалась, ее темперамент, походку… Стремительно, почти молниеносно или медлительно?
– Тут ты прав на все сто, – качала головой Яна. – Уж чего-чего, а молниеносности у нее было хоть отбавляй. Резкая, дерганая, как взведенная пружина, которую спустили с фиксатора.
Приглашенная специально для «идентификации» коллега по работе Киры Станиславовны, увидев Яну, всплеснула руками:
– Господи, такого не может быть! Вылитая Кира!
Потом она разгримировалась, и я вез домой прежнюю Яну, остро чувствуя, что надо бы что-то сказать, не молчать, но нужные слова, как назло, рассыпались горохом по неровному асфальту, в голове теснились одни банальности. Остро требовалось какое-то напутствие, сочувствие… Завтра девчонке – ни много ни мало – предстоит в образе матери появиться перед отцом, которого никогда до этого вживую не видела. Архисложная задача даже для профессионалов. Шутка ли!
Молчала и Яна, глядя в одну точку. Меня подмывало рассказать ей про свою дочь, возможно, история тронула бы ее, вызвала сочувствие. Однако в этом случае получалось, что я прошу ее помочь лично себе. А за смерть своей дочери я должен поквитаться сам.
Подумав, я решил воздержаться.
Что-то будет завтра… Вспомнив последний разговор с Либерманом, где он провел параллель с голливудским судебным процессом, где адвокаты берутся защищать откровенных преступников, я поразился психологической точности этого сравнения. Отличие было лишь в том, что заседание суда можно прервать или перенести, а у нас завтра все решится прямо в кабинете.
Стоя вечером на балконе с сигаретой, впервые почувствовал, насколько устал за эти две недели. Не физически, нет. Устал ждать новых провокаций Лекаря, особенно если они касались моей семьи. Пусть утраченной, но моей. Каждая из них походила на нокаутирующий удар.
Устал постоянно ловить его на лжи, проверяя каждое сказанное слово. Так убедительно, так изощренно за время моей врачебной практики еще никто не врал. Ложь была ему к лицу, как бы это парадоксально ни звучало. Он чувствовал себя в ней как рыба в воде.
На чистую воду
Увидев видеокамеру, Бережков злорадно усмехнулся и посмотрел на меня. Еще бы: сегодня он не будет возмущаться, ведь съемка ему на руку. Как только почувствует, что я хочу «впаять» ему вменяемость, тотчас переведет стрелки на события десятилетней давности, озвучит мой кровный мотив его посадить, и – все, можно будет «сушить весла».
Но это в том случае, если до этого я не докажу его полную вменяемость. Тогда будет неважно, какой у меня был мотив и был ли он вообще. О том, что случится, если я не успею, сейчас думать не надо. Надо успеть! Надо, и все!
Все еще впереди, доктор, ничего пока не случилось!
– Проходи, Константин, присаживайся, – пригласил его Либерман. – Как твое самочувствие? Есть ли жалобы?
– Жалоба только одна, – заметил Лекарь, усевшись на предложенный стул. – Но какая! Невинного человека держите в психушке. И совесть вас не мучает. Вообще-то сенсация! Спрашивается, как такое может быть?
Заведующий покачал головой, дескать, другого мы ничего и не ожидали. Посмотрев в мою сторону, он кивнул.
– Давайте послушаем лечащего доктора Илью Николаевича. Он сейчас нам доложит, как обстоят дела.
Я поднялся, взял историю и уже набрал в грудь воздуха, как вдруг в кармане у меня запиликал сотовый. Сколько раз я зарекался ставить его на вибрацию перед такими ответственными мероприятиями и всякий раз забывал! Склеротик!
Извинившись, я достал телефон и вышел из кабинета. При этом от меня не укрылись ни вспыхнувшая озабоченность на физиономии Лекаря, ни раздражение на лице Либермана.
Звонил, как ни странно, Сябр.
– Илья Николаевич, это дело, конечно, не мое, но сегодня мы с Янкой… Короче, мы с ней тут накоротке кое-что перетерли…
– Слушай, Сябр… Или как тебя там… – прошипел я почти по-змеиному, – у меня времени в обрез, сообщай, что хотел сказать. Кстати, откуда ты знаешь номер моего сотового?
– Вы же сами мне вчера визитку оставили, разве не так?
– Так, – вспомнил я свою мини-лекцию о вреде наркотиков. – Зачем Яна к тебе забегала, она не планировала… Во всяком случае, мне вчера ничего не сказала.
– Во-первых, она частенько забегает, мы живем рядом. Во-вторых, она хочет помочь отцу, то есть спасти его от тюрьмы. Советовалась, как быстро дать ему понять, что она – не мать, что это всего лишь грим.
– И что ты посоветовал? – поинтересовался я, чувствуя, как паркетный пол под ногами вдруг теряет твердость и начинает уплывать куда-то в сторону, будто это плот из нескольких бревнышек.
– Мы долго спорили, наконец решили, что сразу же в дверях, как только появится, она крикнет ему: «Не узнавай меня, папа!»
– Так, приехали, – изо всех сил пытаясь сохранить в ускользающих словах логику, я спросил совсем не о том, о чем хотел: – А почему она пришла советоваться именно к тебе? Кто ты ей – сват? Брат?
– У нас с ней было несколько раз… Мы вроде как… С ней…
– Почему вчера молчал? – неожиданно для себя крикнул я. – Почему она мне ничего не сказала?!
– Вы не спрашивали, – растерянно пробубнила трубка. – Это во-первых, а во-вторых, это личное дело. Или я ошибаюсь? Зачем ей трепаться об этом налево-направо?
Доктор, ты что, ревнуешь ее к этому наркоше?
Опомнись! Откуда в тебе столько злости на него? Что ты орешь, как хряк недорезанный?! Он тебя предупредил, а ты… Да, что-то у них было, но тебе какое дело?!
