«Неверно, что американской экономикой управляют шестьдесят блистательных, широко разветвленных, похожих на кланы семейств; неверно также, что мы пережили некую незаметную революцию управляющих, отнявшую у подобных семейств их привилегии и власть. Тс действительные перемены, которые неправильно выражаются формулами "шестьдесят семейств" и „революция управляющих" могут быть точнее выражены формулой, гласящей, что мы пережили реорганизацию системы управления собственностью имущих классов, в результате которой они превратились в более или менее однородный класс богачей из мира корпораций» [Mills, 1956, р. 147].
Корпоративные богачи отличаются от частных (лозунгом которых долгое время были слова Вандербильта «Плевать на всех!» — пока не выяснилось, что плюнули‑то как раз на них самих) умением делиться, то есть направлять часть своих доходов на создание и поддержание собственной властной группировки. Тем самым они получают доступ к чужим ресурсам (будь то дочерняя акционерная компания, где им принадлежит лишь небольшой процент акций, или целое государство, где во главе могущественного министерства поставлен один, но свой человек) и приобретают куда большую власть, нежели самый богатый, но не обладающий собственной группировкой миллиардер. Типичный представитель корпоративной элиты — «эффективный менеджер», которому все равно, какой руководящий пост занимать, и который готов по первому же требованию своей группировки отправиться осваивать новые прибыли и бюджеты:
«Ядро властвующей элиты состоит прежде всего из тех людей, которые свободно переходят от командных ролей о верхах одной из господствующих иерархий к подобным же ролям в другой иерархии…» [Mills, 1956, р. 288].
Именно эта особенность элиты — отношение к организациям как к ресурсу, который можно и нужно выдоить досуха, — проявляется в отсутствии формальных организаций внутри самой элиты. Не существует никаких «тайных советов», никакого «комитета 300», все вопросы решаются исключительно в рамках закулисных обсуждений, созываемых по мере необходимости теми, кто знает, кого на них приглашать.
«…властвующая элита по самой своей природе более склонна пользоваться уже существующими организациями (действуя внутри последних и посредничая между ними), чем создавать определенные организации, в которые входили бы ее члены, и только ее члены» [Mills, 1956, р. 293].
Нарисовав столь впечатляющую картину «невидимой власти» корпоративной элиты, Миллс приступает к решению последнего вопроса. Как насчет «этих, в Вашингтоне»? Неужели и высшая власть в Америке — государственная — тоже принадлежит корпорациям? Как тогда быть с американской демократией, выборами, Конгрессом и Сенатом? Ответ дает очередное исследование, на этот раз — биографий государственных служащих федерального уровня. Получить соответствующую должность могут два типа людей — профессиональный политик, принадлежащий к политической партии и сделавший карьеру с уровня штата, или же сторонний назначенец, никогда не занимавшийся публичной политикой. Миллс называет вторых «политическими аутсайдерами» и приводит статистические данные (не столь впечатляющие, как в предыдущем случае, но вполне показательные):
«Доля людей из состава политической элиты, работавших когда‑либо в местных органах власти или в правительственном аппарате штатов, сокращалась из поколения в поколение; с 1789 по 1921 г. она уменьшилась с 93 до 69%. В правительстве Эйзенхауэра она упала до 57%. Укажем далее, что из состава политической элиты наших дней только 14% (а из руководящих политических деятелей начала XX в. только около 25%) когда‑либо состояло в законодательных собраниях штатов. Во времена отцов–основателей, в период 1789-1801 гг., такие люди составляли 81% всего состава высших политических деятелей» [Mills, 1956, р. 229).
Как и в случае корпораций, в государственном аппарате начинают преобладать назначаемые сотрудники:
«В нынешней эйзенхауэровской группе [только) 36% людей, принадлежащих к политическим верхам, получили все посты (вплоть до самых высоких), которые они когда‑либо занимали, в результате выборов; 50% чаще назначались, чем избирались, а 14% никогда ранее не занимали политических постов» [Mills, 1956, р. 230).
Подобное положение дел означает, что для достижения контроля над государственным аппаратом достаточно провести через выборы одного человека (президента); после этого расстановка своих людей на ключевые посты происходит автоматически. Миллс недвусмысленно намекает, что именно так и действовали «рокфеллеровские республиканцы», выдвинувшие Эйзенхауэра в президенты:
«За два месяца до выдвижения партиями кандидатов в президенты США, которые должны были баллотироваться на выборах 1952 г., Гарольд Тэлботт1, нью–йоркский финансист (а позднее министр авиации, уличенный в использовании своего поста в личных интересах), поручил одной фирме, консультирующей по вопросам управления, определить, какие посты должна будет забрать в свои руки республиканская администрация для того, чтобы установить контроль над правительством Соединенных Штатов. Через несколько дней после избрания Эйзенхауэра ему было вручено 14 томов, содержавших в себе полную характеристику каждого из 250-300 высших постов, позволяющих влиять на политику» [Mills, 1956, р. 238).
Контроль над президентской администрацией позволяет решать большинство текущих вопросов внешней (объявление войны) и внутренней (подготовку бюджета) политики без особой оглядки на Конгресс:
«Приход главарей корпораций к политическому руководству ускорил давно наметившийся процесс низведения политического веса профессиональных политиков, заседающих в конгрессе, до политического веса людей, подвизающихся в средних звеньях власти» [Mills, 1956, р. 275].
Фактически государственный аппарат превращается в еще одну корпорацию, в рамках которой и ведется (корпоративными же методами) борьба за наиболее вкусные «кусочки» Власти:
«Сфера действия правительственно–административной бюрократии становится не только центром политической системы, но также и единственной ареной, на которой разрехиаются (или остаются неразрешенными) все политические конфликты. На смену политике, складывавшейся в результате избирательной борьбы, приходит авторитарная политика; маневрирование клик сменяет собой борьбу политических партий»[Mills, 1956,р.267].
Убедившись в корпоративном характере государственной власти, Миллс формулирует окончательный вывод: в США сложилась единая властвующая элита, пронизывающая собой все сферы общественной жизни и стоящая над их организационными иерархиями:
«Наше понимание природы властвующей элиты и ее единства покоится на констатации факта однотипного развития и совпадения интересов экономических, политических и военных учреждений». [Mills, 1956, р. 292]. «…руководящие деятели каждой из трех областей — военачальники, руководители корпораций, должностные лица государства — сплачиваются воедино, образуя тем самым властвующую элиту Соединенных Штатов» [Mills. 1956, р. 9].
Вот так, начав с классового анализа «буржуазии», Миллс в процессе своего исследования вышел на следующий уровень понимания общественного устройства и открыл реальный правящий класс — властвующую элиту. Ну а открыв ее, он с полным правом перешел с позиции исследователя на позицию радикального критика. Свое отношение к элите Миллс в полной мере выразил в заголовке последней главы своей книги — The Higher Immorality, «высшая аморальность» и «аморальность верхов» одновременно. С точки зрения Миллса, эволюция американского общества от государства мелких частных собственников к государству корпораций, над которыми стоит властвующая элита, была безусловным шагом назад. «Человеческие качества» представителей новой элиты не шли ни в какое сравнение с американскими «отцами–основателями» (принадлежавшими к исчезнувшему к XX веку классу состоятельных землевладельцев):
