Если таких инструментов не находится, остановка экспансии (после продолжительной эпохи конфликтов, когда вместо внешней агрессии цивилизация выясняет, кто у нее внутри самый главный) приводит к созданию величественной и богатой, но остановившейся в своем развитии Империи:
«Но эта внешняя оболочка богатства обманчива. Незначительная экономическая экспансия является следствием того, что для нес нет реальных инструментов. Инновации происходят редко, а инвестиции недостаточны; инвесторы предпочитают проедать свой капитал, расходуя его на бессмысленные монументы вроде египетских пирамид»
[Quigley, 1979, р 159}.
Своевременное появление новых инструментов оказывается важнейшим фактором долгосрочного выживания цивилизаций (в очередной раз вспоминаем макиавеллианскую доблесть). Бывали ли в истории человечества столь либеральные времена, чтобы старые институты не сумели задавить новые инструменты? Да, отвечает Квигли, бывали, и даже несколько раз:
«Существует несколько случаев, когда цивилизациям удавалось путем реформ или хитростей преобразовать свои инструменты экспансии, и мы рассмотрим их в дальнейшем… Наилучшие примеры можно найти в эволюции нашей собственной Западной цивилизации, где применялись как реформы, так и обходные пути. В результате Западная цивилизация имела три периода экспансии, первый около 970-1270 гг., второй около 1420-1650 гг. и третий около 1725-1929 гг. Инструментом экспансии в первом случае был феодализм, позднее институализированный в рыцарство. Параллельно и незаметно для рыцарства возник новый инструмент экспансии, который мы называем торговым капитализмом. Когда торговля была институализирована в меркантилизм
[551], торговый капитализм сумел реформироваться в промышленный, который стал инструментом третьей эры экспансии Западной цивилизации.
В 1930–е годы этот инструмент оказался институализирован в монополистический капитализм, и общество в третий раз вступило в эпоху кризиса» [Quigley; 1979, р. 145].
Читатель. Ничего так кризис — Великая депрессия, а потом еще и Вторая мировая война! И все это из‑за превращения промышленности из инструмента в институт?
Теоретик. Вторая мировая война — да, а вот насчет Великой депрессии не совсем. Третья эра экспансии продолжалась 200 лет, и за это время много чего случилось (Наполеоновские войны
[552], например). Внутри «большого цикла» экспансии Квигли выделяет несколько «малых циклов», на каждом из которых внутри общего для всей эпохи инструмента экспансии (промышленного капитализма) создавались (а потом институализировались) новые экономические технологии:
«Мы можем выделить следующие этапы: 1) аграрная революция с 1730 года, 2) промышленная революция с 1770, 3) финансовый капитализм с 1850, 4) монополистический капитализм с 1900» [Quigley; 1979, р. 391].
Квигли уделяет главное внимание двум последним способам организации капитализма — финансовому и монополистическому. Финансовый капитализм, в его представлении, возник внутри промышленного в ходе строительства железных дорог — слишком дорогих для любого отдельного капиталиста. Чтобы построить железные дороги, требовалась консолидация разных капиталов, и тут к делу подключился давно существовавший банковский капитал. Столетиями жившие только за счет кредитования, банки увидели новый способ заработать — инвестиции во вновь создаваемые отрасли промышленности, позволяющие получать контроль над крупными корпорациями и участвовать в их прибыли. Обычные банки тут же стали инвестиционными, капитализм получил мощный приток новых средств, а найденный эффективный инструмент стал быстро трансформироваться в институт, претендующий на мировое господство (помните цитату про «создание мировой системы управления в частных руках»? вот это она и есть).
Однако профинансировав создание огромных промышленных корпораций (где железные дороги, там и сталь, и нефть, и электричество… весь современный мир создавался вокруг инвестиционного бума конца XIX — начала XX века), инвестбанки (подобно капитализму Маркса) породили своего могильщика: монополистический капитализм. Корпоративная (то есть находящаяся в совместной собственности различных владельцев) форма капитализма позволяла компаниям не только передавать пакеты акций инвестбанкам, но и самостоятельно размещать их на биржах, а также продавать их другим компаниям. Тем самым возникла (и была сразу же использована) возможность появления корпораций, не связанных с банковским капиталом (а напротив, способных создать собственные инвестбанки). На первый взгляд кажется, что нет никакой разницы между корпорациями, созданными банками, и банками, созданными корпорациями — там и там одинаковые буржуи. Однако Квигли отмечает принципиальное разногласие между этими двумя формами капитала
[553]:
«Международный золотой стандарт стал главным механизмом, с помощью которого предложение денег сохранялось низким, а их цена — высокой. Высокая цена денег была выгодна кредиторам… но одновременно она означала низкие цены на товары и ставила в невыгодное положение заемщиков и товаропроизводителей» [Quigley, 1979, р. 393-394].
Фундаментальные интересы банков и корпораций (финансового и монопольного капитализмов) были противоположны: банкам были выгодны дорогие деньги и дешевые товары, монополиям — дешевые деньги и дорогие товары. Подобное противоречие не могло не вылиться в прямое столкновение двух инструментов, один из которых — финансовый капитализм — уже практически превратился в институт
[554].
Так вот, кризис 1929-1945 годов и был финальной схваткой монополистического капитализма с финансовым:
«…финансовый капитализм родился около 1850 года и умер насильственной смертью в сентябре 1931, с крахом международного золотого стандарта…
Вследствие этого господство в экономике финансистов, таких как Ротшильды, Морган, Мирабо
[555] , Баринг, Монтегю Норман
[556] и даже Ивар Крюгер закончилось, и им на смену пришли крупные монополисты, такие как Дюпон, Мелчетт, Леверхулъм
[557], Рокфеллер, Форд, Наффилд
[558] и другие (Quigley, 1979, р. 393-394].
