Наконец, мир–системный подход обращает внимание на международное разделение труда и фундаментальные различия между странами–колониями и странами–метрополиями. Тип государственного устройства, формирующийся в конкретной стране, определяется ее местом в общемировом хозяйстве: центральному (у великих держав), периферийному (у колоний) или полуперифе- рийному (у всех остальных). Однако при всей оригинальности данного подхода его продуктивность невелика: Тилли указывает, что мир–системным теоретикам так и не удалось описать, как именно положение страны в мировой торговле влияет на ее государственное устройство. Даже рассматривая самую богатую страну XVII века (Голландию), виднейший представитель мир- системного анализа Валлерстайн не в состоянии объяснить, почему ее государственное устройство оказалось столь «легким» (союз городов) на фоне абсолютистских Испании и Франции.
Таким образом, заключает Тилли, на конец XX века в исторической науке так и не появилось хорошей теории государственного развития. Историки
[659] вынуждены прибегать к явно устаревшему представлению о «магистральном пути» развития всех государств, трактуя все не укладывающиеся в нее случаи как «задержки в развитии». Чтобы преодолеть тупик, требуются новые идеи; и в 1992 году Тилли наконец‑то смог их предложить.
К этому моменту Чарльз Тилли был уже маститым историком, автором нескольких значимых монографий. Первую известность он получил еще в 1964 году, с выходом книги «Вандея. Социологический анализ контрреволюции 1793 года», а в 1977 году вышла его самая цитируемая (на сегодня) книга «От мобилизации к революции». Еще в «Вандее» Тилли поставил задачу создать «многопараметрическую» модель общественного устройства, способную объяснить, почему в одной и той же Франции в Париже победила революция, а в Вандее разгорелся контрреволюционный мятеж. Хорошо было бы найти «параметры» социального устройства и заранее различить «революционные» и «контрреволюционные» провинции Франции, а затем и вовсе объяснить, почем)' в одних странах происходят революции, а в других десятилетиями сохраняются самые одиозные режимы.
В «Вандее» эти планы так и остались нереализованными; первым серьезным успехом Тилли в построении его теории стала статья 1973 года «Действительно ли модернизация ведет к революциям?» [Tilly, 1973]. Она появилась в ответ на популярную в 60–е годы теорию «модернизации», наиболее ярко выраженную Хантингтоном (позднее прославившимся своим «Столкновением цивилизаций») в книге «Политические порядки в меняющихся обществах» [Huntigton, 1968]. Хантингтон выдвинул предположение, что рост насилия и нестабильности в третьем мире в 1950-1960 годы связан с модернизацией (под влиянием западных стран), приведшей к «мобилизации новых групп в политическую деятельность»у и этот рост насилия неизбежен из‑за «лага между институтами и социальными изменениями». Такое предположение было вполне в русле основной идеи «модернизации»: все страны проходят в своем развитии одни и те же стадии, по образцу передовых стран Запада, и для формирования «современного» общества должны пройти через период революций1.
Тилли обстоятельно раскритиковал гипотезу Хантингтона как противоречащую фактам и теоретически слабую. Прежде всего, эмпирические исследования
[660] революций и восстаний 1960–х годов выявили, что возникают они по самым разными причинам, причем большей частью вследствие религиозных конфликтов и вмешательств сторонних государств. Кроме того, предположение Хантингтона, что «революции происходят в результате противодействия правительства стремлениям новых групп принять участие в политической деятельности», входит в противоречие с многочисленными примерами того, как правительства успешно противодействуют «новым группам» (вплоть до полного их уничтожения), и никаких революций не происходит. Наконец, выдвижение в качестве причины революций единственного фактора (модернизации) выглядит чрезмерным упрощением в анализе социальных процессов.
Взамен неудачной гипотезы Хантингтона Тилли предложил собственную модель революции, основанную на анализе центров власти. Готово общество к революции или нет, зависит от того, сколько таких центров (polity) в нем сформировалось. Как только в добавление к одному центру появляется второй — будь то вторжение колонизаторов или раскол существующей власти на фракции, — революция может начаться в любую минуту. Все, что для этого требуется, — достаточная сила альтернативного центра власти, возникающая в результате неспособности центрального правительства подавить его на ранних стадиях формирования. Одним из факторов, способствующих усилению второго центра власти, Тилли считал потребность в ведении войн: войны требуют денег, для их получения требуется увеличение налогов, вызывающее недовольство налогоплательщиков и желание «перепри- сягнуть» кому‑то еще. Таким образом, не модернизация, а дисбалансы в структуре власти и необходимость вести войны приводят к революциям.
Так еще в самом начале своего творческого пути Тилли нащупал идею, превратившуюся к 1992 году в главный фактор, объясняющий эволюцию государств. Война — вот что приводит к революциям, сносит одни правящие элиты и выдвигает им на смену другие, умеющие лучше собирать деньги с подвластного населения
[661].
«Все великие европейские революции и некоторые меньшие начались с трудностей, вызванных войной. Английскую революцию вызвали попытки Карла I в обход парламента получить средства для ведения войны на континенте и в Шотландии и Ирландии. Французскую революцию приблизил долг французской монархии, появившийся во время Семилетней войны и Войны за независимость в Северной Америке. Потери России в Первой мировой войне дискредитировали самодержавие, способствовали военным поражениям, ослабили государство, обнажили его слабые стороны, и последовала революция 1917 г.» [Тилли, 2009, с. 268].
Способность к ведению войн является необходимым условием существования государства, без которой оно погибает в первом же внешнем конфликте. Следовательно, заключает Тилли, «государственная структура — побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войн» [Тилли, 2009, с. 39]. Как и в теории Пфеффера — Саланчика, в качестве таких средств могут использоваться разные ресурсы: «перед слабыми правителями открываются две возможности: или приспосабливаться к требованиям могущественных соседей, или прилагать невероятные усилия, готовясь к войне» [Тилли, 2009, с. 40]. Вариант «приспособиться к могущественным соседям», являющийся практически единственным в мире организаций, часто встречается и в мире государств
[662]; образцовым примером тут служит история возникновения Бельгии. Часть Нидерландов, завоеванная Францией в 1795 году, за 20 лет жизни по французским законам сделалась одним из индустриальных центров Европы. После победы над Наполеоном в 1815 году эта территория вернулась обратно в Нидерланды, но тамошние законы пришлись не по вкусу разбогатевшим промышленникам. В 1830 году, вдохновленные очередной революцией во Франции, они создали собственное революционное правительство и обратились за помощью к могущественным покровителям — Франции и Англии. После длительных переговоров и небольшой войны, в которой французы и англичане разбили голландцев, в 1839 году Бельгия была признана независимым государством
[663]. Все это время бельгийское правительство успешно экономило на военных расходах, предоставив сражаться более приспособленным к этому партнерам [Тилли, 2009, с. 261-262].
