Руководитель государственной машины, полностью зависящий от установленных не им законов, не обладает никакой властью. «… политической властью я считаю право создавать законы…» — пишет Локк уже в первой главе второго из «Двух трактатов». Изобретение, сделанное английской аристократией по итогам правления Карла II, заключалось в лишении государства (а вместе с ним и короля!) всякой реальной власти и превращения его в безличную машину для соблюдения законов. Тридцати лет (с момента казни Карла I до начала обсуждения «Двух трактатов)' в кругу Шефтсбери) оказалось вполне достаточно, чтобы английские аристократы на собственном опыте убедились в недостаточности гоббсовского изобретения. Какое‑то время король помнит, кто посадил его на трон, но затем неумолимые законы Власти берут верх, королевская группировка усиливается» становится господствующей — и начинает уничтожать все остальные. Для властных группировок единственным способом выжить в долгосрочном плане оказывается полное подчинение государства Закону, превращение в государственную машину, не имеющую возможностей стать самостоятельным субъектом Власти. С появлением такой машины борьба между группировками переносится с полей сражения в стены парламента, где обсуждаются и принимаются Законы. Обычные же конфликты между группировками решаются государственной машиной
[394] в формальном порядке:
[вступая в общество, человек] «…уполномочивает общество или, что все равно, его законодательную власть создавать для него законы, каких будет требовать общественное благо; он должен способствовать исполнению этих законов (как своим собственным установлениям). И это переносит людей из естественного состояния в государство, поскольку на земле появляется судья, имеющий власть разрешать все споры и возмещать любой ущерб, который может быть нанесен любому члену государства; этим судьей является законодательная власть или назначенное ею должностное лицо» [Локк, 1988, с. 312].
Определив государство как состояние, в котором между любыми людьми существует независимый суд, Локк моментально приходит к выводу, что абсолютная монархия государством не является:
«Отсюда очевидно, что абсолютная монархия, которую некоторые считают единственной формой правления в мире, на самом деле несовместима с гражданским обществом и, следовательно, не может вообще быть формой гражданского правления… В тех случаях, когда существуют какие‑либо лица, не имеющие такого органа, к которому они могли бы обратиться для разрешения каких‑либо разногласий между ними, эти лица все еще находятся в естественном состоянии. И в таком состоянии находится каждый абсолютный государь в отношении тех, кто ему подвластен» [Локк, 1988, с. 312-313].
Договор между властными группировками, соблюдение которого контролирует еще одна властная группировка, не стоит и бумажки, на которой он нацарапан. Договор только тогда становится Законом, когда контроль за его исполнением осуществляется самими группировкам (периодически), либо передан подчиненному органу, полномочия которого строго ограничены тем же договором:
«Во–вторых, законодательная, или высшая, власть обязана отправлять правосудие… посредством провозглашенных постоянных законов и известных уполномоченных на то судей» [Локк, 1988, с. 341).
«…в хорошо устроенных государствах… законодательная власть передается в руки различных людей, которые, собравшись должным образом, обладают сами или совместно с другими властью создавать законы; когда они это исполнили, то, разделившись вновь, они сами подпадают под действие тех законов, которые были ими созданы…
Но так как законы, которые создаются один раз и в короткий срок, обладают постоянной и устойчивой силой и нуждаются в непрерывном исполнении или наблюдении за этим исполнением, то необходимо, чтобы все время существовала власть, которая следила бы за исполнением тех законов,..» [Локк, 1988, с. 347).
Законы, исполнение и соблюдение которых осуществляют подчиняющиеся тем же законам люди, становятся рычагами и шестеренками, из которых собирается государственная машина. Именно эту машину, вместо отдельной личности (например, короля) или группировки (например, церкви), английские виги предложили конкурирующим властным группировкам в качестве компромиссной фигуры во главе английского государства. Поначалу (1679-1681) предложение было в грубой форме отвергнуто (английские тори сделали ставку на королевскую группировку, поддержав абсолютизм Карла II). Однако уже через несколько лет тори убедились в неумолимости законов Власти: новый король взял курс на полную смену правящей элиты. В этих условиях
[395] предложение вигов оказалось предпочтительным, и в 1689 году был принят Билль о правах
[396], поставивший Закон (а значит, и принявший его парламент) выше английского короля.
Читатель. Вы хотите сказать, что английский король управляет, но не правит?
Теоретик. Если понимать под «английским королем» место в системе английского государства, то именно так: король лишен законодательной инициативы, не имеет возможности расширять предоставленные ему права и принимать решения о выборе наследника. По закону, король — всего лишь глава исполнительной власти, которая, как мы уже знаем, и властью‑то и не является.
Но если говорить о конкретном короле или королеве, ответить на этот вопрос намного сложнее. С момента, когда публичное правление в государстве передано государственной машине, борьба властных группировок уходит с площадей в тишину кабинетов, и становится труднее понять, кто же на самом деле обладает реальной (то есть законодательной) властью. Почему бы английскому королю или королеве не возглавить одну из таких группировок и не победить другие группировки в закулисной борьбе? Пока мы не можем точно ответить на вопрос: кто на самом деле правит Великобританией? — мы не имеем права говорить, что английский король управляет, но не правит.
Как видите, изобретение государственной машины не только помогло властным группировкам избежать кровопролитных войн, но и окончательно разделило Власть и Государство. Глава государства, подчиняющийся законам, да еще не имеющий возможности их изменять, является всего лишь вассалом какого‑то другого сюзерена. Государство, долгое время являвшееся высшей властью на своей территории, превращается в маску, скрывающую настоящих властителей. Государственная машина продолжает ехать вперед, но изучение ее шестеренок больше не позволяет ответить на вопрос: кто же сидит за рулем?
