Кагген, следовательно, руководил пятью фирмами в Марбелье одновременно с тем, что сидел на скамейках в центре Орминге.
Где точно эти фирмы находились, Нина не смогла выяснить. Единственно увидела их почтовый индекс и по нему определила, что все пять располагались в районе севернее Пуэрто-Бануса на испанском Солнечном Берегу, в Новой Андалусии. До их формы владения она тоже не добралась, а также не узнала и того, кто сидел в правлениях или подробных данных относительно оборота и деятельности.
Хотя все подобные сведения испанская полиция могла получить одним мановением руки.
Она нашла в Гугле телефон полиции Марбельи, потянулась к телефону, набрала номер. И посмотрела на часы. Только бы у них уже не началась сиеста… Впрочем, у испанцев теперь были кондиционеры. Она где-то читала, что кондиционеры основательно изменили жизнь испанского общества, более чем какой-то иной отдельно взятый феномен. Впервые за всю историю цивилизации они больше не отдыхали четыре часа после обеда в самую жаркую пору, а взамен включали кондиционер и работали дальше…
– Национальная полиция, добрый день, – ответили ей по-испански.
Нина закрыла глаза и попросила соединить с дежурным офицером. Ей даже не понадобилось вспоминать слова, они полились рекой, как будто прятались в каком-то потаенном уголке мозга и только и ждали своего часа. Ее голос стал иным, интонация изменилась, ей не хватало испанского, тамошних запахов, жары, зелени.
Офицер взял трубку, и Нина представилась своим гортанным, зычным испанским голосом, рассказала, кто она и какое у нее дело. Полицейский, судя по его тону, немного удивился и был настроен скептически.
– Я знаю, что иду в обход протокола, – сказала Нина, – но дело касается по-настоящему отвратительного случая, и мне неслыханно помогло бы, если бы вы смогли сообщить кое-какие данные относительно фирм убитого…
Она слышала звуки радио где-то на заднем плане, картавую речь диктора.
– Извини меня, – сказал офицер на другом конце линии, – это, пожалуй, странный вопрос, но ты не с Канарских островов?
У нее перехватило дыхание, к собственному удивлению, она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.
– Да, сеньор, я с Тенерифе…
– Почему же ты не сказала сразу? Какая помощь тебе нужна?
И она дала ему имена Каггена и данные найденных ею фирм, а ручка офицера скрипела, когда он записывал.
– Нет никаких проблем, – наконец сказал он. – Я свяжусь с тобой до выходных. Всего хорошего.
Собаку замучили до смерти в «самых изощренных формах». Так было написано в статье в местной газете, я помню это очень хорошо. Она располагалась в самом низу с левой стороны. И описывала, как преступники, двое «юнцов», поймали пса и связали ему лапы. Потом они засунули петарды в задний проход и уши животного и подожгли.
Ощущение беспримерного ужаса, который я пережила, читая текст, сохранялось где-то внутри меня до сих пор, я могу вызвать его из памяти в любой момент, то немыслимое отвращение, тошноту, недоверие: как такое возможно?
Материал иллюстрировал снимок полицейского Стефена Вестермарка, одетого в униформу и с сердитой миной на лице. Именно он задержал «юнцов».
«Просто в голове не укладывается, как обычные парни могли сотворить подобное», – было написано под фотографией. Так якобы он сказал.
Преступники в свою защиту заявляли, что речь шла о дворняге, бездомной к тому же, она бегала среди домов в Фисксерте и гадила в песочницы.
Когда Ингемар наконец согласился с тем, чтобы завести домашнее животное, я точно знала, кого хотела бы иметь. Не щенка с родословной, а дворняжку из собачьего приюта. Я жаждала делать добро, компенсировать пережитые мучения, заботиться.
Но собака, которую я спасла от тяжелой жизни и усыпления, не любила меня.
Она не понимала, что я хочу ей только добра.
Четверг. 16 мая
Анника не знала, что разбудило ее. Внезапно она обнаружила, что лежит полностью проснувшаяся и таращится на стены, а совсем недавно владевший ее сознанием кошмар растаял как дым.
В нем она снова оказалась в Хеллерфорснесе, в маленьком поселке, где выросла, у ручья рядом со старым литейным заводом; комары жужжали. Биргитта была там и Свен, ее первый парень. Он выглядел очень грустным.
– Ты не спишь? – спросил Джимми тихо.
Анника повернула голову. Он полусидел в кровати и читал что-то на своем айпаде. Ей хотелось пить и требовалось посетить туалет. Неприятное ощущение от сна ушло на задний план. Она сделала глубокий вдох. Дождь барабанил по оконному стеклу. Ей показалось, что через открытую дверь спальни она в состоянии чувствовать дыхание детей в виде легких дуновений теплого воздуха, хотя это, скорее всего, был лишь плод ее воображения.
Биргитта по-прежнему жила в Хеллерфорснесе, ходила мимо ручья каждый день и делала это всю свою жизнь, а теперь ее дочь тоже начала повторять тот же маршрут. Они навещали маму, жившую на Таттарбакене, и покупали пиццу в пиццерии «Маэстро» по пятницам, а потом она вспомнила женщин из Солсидана, их кофейные машины и блестящие каменные полы.
– Что такое обычная жизнь? – прошептала Анника. – Тихая, радостная, нормальная, как у всех других, где она?
Джимми опустил планшет, посмотрел на нее и улыбнулся еле заметно. Экран снизу подсветил его лицо.
– Любая жизнь ненормальная, бесконечная борьба с кризисными ситуациями. И если нет проблем с детьми, значит, они телесного свойства или связаны с работой. Все остальное лишь паузы между ними.
Анника подобрала ноги и села, чтобы оказаться рядом с ним, подоткнув подушки под спину.
– Ты счастлив?
Джимми выключил планшет, его лицо погрузилось в темноту, голова выделялась черным силуэтом на фоне светлых обоев. Он притянул ее к себе.
– Это важно? А ты?
Анника свернулась в клубок рядом с ним. От него исходил сильный возбуждающий запах. Анника втянула его ноздрями.
– Я не знаю, – прошептала она. – Не знаю, важно ли это. Важен ты, и дети, жить где-то…
Он погладил рукой ее твердый живот, поцеловал ее.
– Мне надо в туалет, – прошептала она и высвободилась от его рук.
Когда Анника вернулась в спальню, он уже спал.
Я ходила и искала маму.
Естественно, я слышала разговоры взрослых, что она далеко, поехала домой к Богу, но надеялась, она оставит мне что-то после себя, найдет способ связаться со мной, дать мне знать, что все хорошо, что все произошедшее было ужасным недоразумением. Птица на подоконнике, она же летала среди небес, вроде как смотрела на меня светлыми мамиными глазами (мама в птице имела не мертвые усталые глаза, какими они стали у нее после химиотерапии, а другие, настоящие, какими они были, пока еще у нее оставались волосы). Возможно, она пряталась в сорной траве на поле напротив фарфорового завода или в ветре.
