Квинтэссенцией текста являлось интервью с адвокатом Холмеруда, где тот рассказал, как его клиент признался в убийстве давно исчезнувшей и разыскиваемой миллиардерши. Он лишил ее жизни в ту самую ночь, когда она пропала из своего дома в Юрсхольме.
«Это преступление преследовало моего клиента уже почти два десятилетия, – сказала адвокат. – Он испытал огромное облегчение, сейчас наконец рассказав правду».
В статье на отдельном поле также приводились истории других женщин, чью смерть Холмеруд уже взял на себя: Сандры, Налины, Евы, Линны, Лены и Жозефины. «Моргонтиднинген» ранее придерживалась нейтральной позиции, ограничиваясь исключительно констатацией фактов и не задаваясь вопросом, насколько можно было верить его прочим признаниям, но сейчас они подали их так, как никогда не делали. Отнеслись к ним со всей серьезностью, ссылались на источники в полиции и следователей, и прокуроров, и адвокатов примерно в такой манере, в какой Хеландер поступал в их собственных репортажах.
А далее, на следующем развороте, находилась статья, ради которой Холмеруда, собственно, и повысили до звания свидетеля, чьи данные не подвергались сомнению. Ее заголовок не отличался особенно жирным и слишком большим шрифтом, но он предрешал его судьбу.
«Документальный фильм Шюмана лжив», – звучало как приговор. А далее привлеченный в качестве эксперта некий высокопоставленный юрист приходил к относительно простому выводу, сводившемуся к тому, что главный редактор Андерс Шюман и уже осужденный серийный убийца Густав Холмеруд не могли говорить правду одновременно, а значит, если Холмеруд честен, то Шюман нет.
Проще не придумаешь.
И сегодня именно Холмеруд считался достойным доверия.
Шюман уставился на собственную фотографию. Ощущение нереальности происходящего затронуло все предметы вокруг него, даже комната, где он сейчас находился, вроде бы стала чуть-чуть иной. Снимок был довольно свежий. Он действительно прибавил в весе. Абсолютная тишина окружала его, он слышал лишь тихий монотонный вой, пронизывавший все его тело до кончиков волос. Шюман посмотрел сквозь стеклянную стену, окинул взглядом свою редакцию. Персонал с невероятной скоростью сновал между столов, как муравьи в муравейнике, кое-где небольшие группы переговаривались вполголоса, некоторые косились в его сторону.
«Моргонтиднинген» обычно придерживалась несколько ханжеской с точки зрения журналистики позиции никогда ничего не критиковать. Все новости весили по-разному. И они нивелировали друг друга. Ранее высказывания Холмеруда считались недостаточно интересными, журналистская принципиальность стоила больше, чем сенсационные заголовки, но новое признание склонило чашу весов в другую сторону.
Статья имела еще один эффект: сейчас любой мог кидать в него камни. Если столь уважаемое издание объявило его виновным, обратного пути не было. Все надежды на то, что это дело каким-то чудесным образом разрешится само собой, рассыпались в прах.
Он перелистал газету до конца, но не смог заставить себя ничего прочитать. Там, помимо отчетов о кровавых беспорядках в Таиланде, имелись статьи о погоде и о том, что громкий судебный процесс над наркоторговцами под названием Playa вступил в свой пятый месяц, а также заметка, где говорилось, что, согласно пока неофициальным данным, статс-секретарь министерства юстиции принял предложение занять пост генерального директора Государственной службы исполнения наказаний.
Он прикинул, что прочитанное означало для него.
Единственное, что ему оставалось сейчас, пока он еще не оказался на краю пропасти, – так это стараться держать удары. Пытаться уклоняться от всей грязи, которая польется на него, пока правлению не надоест терпеть такую ситуацию и оно не выгонит его.
Подобно всем другим, кого «разоблачили» и вынудили подать в отставку.
Его уход в тень коллеги встретили бы с восторгом, но вряд ли их ликование затянулось бы надолго, новый день принес бы новые заголовки, а ему самому пришлось бы до конца дней числиться главным редактором, отправленным на покой из-за промаха, суть которого все уже давно забыли.
Точно как Ингемару Лербергу, оставшемуся в людской памяти исключительно как мухлевавший с налогами политик.
Если он, конечно, не найдет какой-то другой путь. Отступать он в любом случае не мог, жизнь не кино, ее не прокрутишь назад, а на флангах стояли репортеры с остро отточенными мачете.
Существовал только один путь – вверх.
Ему требовалось обзавестись крыльями. Взлететь. Поднять дискуссию совсем на иной уровень. С крыльями он сумел бы перемахнуть пропасть, не рухнуть вниз. У него могла закружиться голова от высоты, порывы ветра бросали бы его из стороны в сторону, но он не разбился бы насмерть. Сумел бы приземлиться, даже если бы, пожалуй, сломал ноги.
Патрик Нильссон неуверенно подошел к его стеклянному закутку – по-видимому, чувствовал себя неловко. Он открыл дверь без стука, остался стоять на пороге.
– Персонал интересуется… – сказал он, явно нервничая. – Профсоюз готовит экстренное заседание, его председатель требует твоей отставки. Что мне сказать им?
Шюман посмотрел на своего шефа новостей, обратил внимание на его усталый взгляд и поникшие плечи.
– Дай мне полчаса, – сказал он. – Потом я хотел бы пообщаться со всей редакцией. И эту встречу необходимо показать в интернет-версии в режиме прямого эфира. Переговори с телевизионщиками, пусть поставят свет и приготовят камеры, качество должно быть таким, чтобы наш материал потом смогли использовать на государственном телевидении. Из других средств массовой информации звонят?
– Постоянно. Твой аппарат отключен, поэтому их соединяют со мной.
– Отсылай всех пока на наш сайт. – И Шюман взялся за телефонную трубку, давая понять, что разговор закончен.
– Как быть с новостями на завтра? – спросил Патрик с нотками отчаяния в голосе. – Что ставить на первую полосу?
Шюман нажал на рычаг телефона и не отпускал его какое-то мгновение, обдумывая ответ.
– Самый продаваемый заголовок года, – сказал он. – «Приближается невероятная жара».
Патрик Нильссон улыбнулся с явным облегчением, закрыл дверь и направился к телевизионной редакции.
Шюман набрал первый номер.
Сейчас нужные файлы лежали в компьютере Нины, всего сорок пять штук. Ламия сделала к ним подписи со свойственной ей скрупулезностью, и того, что кто-то посмотрит кино в неправильном порядке, вряд ли стоило опасаться. Записи с камер наружного наблюдения, на которых на всех станциях вдоль ветки на Сальтшёбаден были запечатлены поезда, отправившиеся из Солсидана в 9.17, 9.37, а также 9.57 в понедельник 13 мая. Именно оттуда сигнал тревоги об избиении на Силвервеген был отправлен при помощи эсэмэски с одного из мобильных телефонов Норы. А значит, сделавший это человек находился на станции или рядом с ней в то утро в 9.26, и Нина хорошо представляла, кого ей надо искать.
Она дважды кликнула на первом файле, и солсиданский перрон занял весь ее экран. Согласно цифрам в левом верхнем углу, запись началась в 9.15. Поезд стоял с открытыми дверями, и люди торопливо заполняли его. Фильм состоял из отдельных нечетких черно-белых картинок, сделанных с интервалом примерно в секунду. В результате все двигались рывками, как в плохом немом кино, но это для Нины не имело никакого значения. Она установила очень медленный режим воспроизведения и получила возможность изучать каждый кадр по несколько секунд и внимательно рассмотреть всех новых пассажиров, прежде чем они исчезали в вагонах. Их было не так много, основной наплыв уже спал. К сожалению, она не могла видеть происходящего внутри вагона. В Стокгольме камеры наблюдения имелись во всех автобусах и в большинстве поездов метро, но только не на пригородной линии в сторону Сальтшёбадена.
