– И как долго?
Мужчина на другом конце линии продолжил свои изыскания в компьютере под аккомпанемент свиста.
– С прошлого июля.
Почти год.
Нина поблагодарила за полученные данные и положила трубку. Мгновение спустя ее телефон зазвонил снова. Неужели стокгольмец что-то забыл?
– Сеньорита Хофман, привет, добрый день, у вас такой голос… Как дела? С вами все в порядке? – услышала она бойкую испанскую речь.
Испанский полицейский говорил таким тоном, словно они были знакомы всю жизнь. Нина почувствовала, как приятное тепло разливается по ее телу.
– Да, сеньор, – улыбнулась она в трубку. – И сейчас, когда я слышу ваш голос, мое самочувствие еще более улучшилось.
Мужчина рассмеялся:
– У меня есть информация для вас. Человек, о котором вы спрашивали, Карл Густав Эверт Экблад, числится единственным владельцем всех пяти фирм, названных вами.
Нина снова испытала разочарование, она надеялась на миноритарного владельца, который скрывается в тени.
– Но вовсе не Карл Густав Эвврт… как произносится его имя? Эверрт? Эвеерт?
– Эверт, – подсказала Нина.
– Но вовсе не он руководит всеми компаниями. Есть некое уполномоченное лицо с правом подписи, имеющее доступ ко всем счетам и осуществляющее все финансовые операции. Это Нора Мария Лерберг.
Нина закрыла глаза на мгновение. Привет! Так, значит, она, Нора, и вовсе еще не Андерссон, имела там все предприятия до того, как вернулась к своей девичьей фамилии. Пять испанских фирм, за которые она платила Каггену, бродяге из Орминге, чтобы он играл для нее роль подставного лица. Кагген служил официальным фасадом предприятий Норы. И за это он получал наличные на алкоголь, жилье и свои сосиски с креветочным салатом и соусом в мягкой лепешке, а она могла спокойно отмывать деньги в его тени.
– У тебя есть адрес этого уполномоченного лица?
– Да, и она записана по тому же адресу, что и владелец.
Он назвал улицу в Новой Андалусии, районе, где были зарегистрированы все пять фирм, и пообещал прислать данные и выписки из регистра по электронной почте.
– Вы обычно куда-нибудь ездите в отпуск, сеньорита Хофман? Не думали ли вы навестить наш солнечный край? У нас очень тепло сейчас, двадцать семь градусов в тени…
Нина поблагодарила дружелюбного и игривого полицейского, положила трубку и опустила руку на рисунок Исака.
Берит Хамрин взяла курс на свое обычное место, катя за собой дорожную сумку. Анника устремилась ей навстречу и заключила в объятия.
– Как там в Осло?
– Дорого.
Вальтер встал со стула, немного смущенный.
– Вальтер Веннергрен, практикант, – представился он и протянул руку. – Извини, что я занял твое место, сейчас же переберусь…
– Нет, сиди, – сказала Берит и сняла пальто. – Я могу пока примоститься с торца стола. Что здесь происходит?
Она кивнула в направлении выпускающего редактора интернет-версии, который сейчас руководил сотрудниками, устанавливающими студийную камеру, микрофон на стойке-журавле и большую электрическую лампу. Туда же через всю редакцию тянулся толстый электрокабель, о который кто-нибудь постоянно спотыкался.
– Шюман собирается пообщаться с народом, – объяснила Анника.
– Наконец-то, – усмехнулась Берит.
В то самое мгновение Андерс Шюман широким шагом вышел из своего кабинета. Он кивнул Берит.
– Мы поговорим о Норвегии после обеда, – изрек он с важным видом, проходя мимо.
– У него и мысли нет уходить в отставку, – заметила Анника тихо.
Главный редактор расположился перед камерой. Он не сел на стол, чем порадовал Аннику, и, обменявшись несколькими словами с редактором интернет-версии, обвел взглядом редакцию.
– Послушайте, – произнес он громко и решительно. – Не могли бы вы уделить мне немного внимания?
На фабрике новостей сразу же воцарилась полная тишина. Персонал медленно и неуверенно, как будто от телевизионной лампы исходило опасное излучение, потянулся в его сторону. Анника, Вальтер и Берит сделали несколько шагов вперед, но остановились на приличном расстоянии.
– Как вы наверняка знаете, – начал Шюман без малейшего намека на волнение в голосе, – в Сети и в ряде изданий меня сейчас обвиняют во всех смертных грехах из-за телевизионного фильма, который я снял восемнадцать лет назад. В этом нет ничего странного. Мы все в нашей отрасли слишком мало контролируем друг друга, а если и делаем это, то зачастую крайне некритично.
Анника вдруг поняла, что не дышит. Она выдохнула и расслабила плечи, поднявшиеся чуть ли не до ушей. Шюман выглядел совершенно спокойным.
– Для меня самого такая проверка всегда означала самоанализ и взвешенный подход к делу, – продолжил он. – Возможно, с какими-то фактами я и мог обойтись иначе, делая мой фильм. Но обрушившаяся сейчас в мой адрес критика, прежде всего, заставила меня задуматься о том, как я работаю сегодня, насколько глубоко мои коллеги и конкуренты анализируют последствия, когда принимают решение о публикации того или иного материала.
– Заметно, что он был руководителем программы на телевидении, – пробормотала Берит.
Анника кивнула. Говоря, Шюман обводил взглядом редакцию и вроде бы, прежде всего, обращался к персоналу, якобы абсолютно не замечая камеру, хотя фокусировался именно на ней. Ведь его слова в первую очередь предназначались не сотрудникам «Квельспрессен», а всем прочим массмедиа.
– Мне понравилось, что остальные средства массовой информации в большинстве случаев скептически и нейтрально отнеслись к появившимся в Сети данным, – сказал он и кивнул, точно мысленно оценивал собственные слова.
– Этого они уж точно не сделали, – шепнул Вальтер.
– Естественно, нет, – также шепотом ответила ему Анника, – но он не может ссориться со всеми, тогда они уйдут в глухую оборону и не услышат, что он говорит, поэтому ему приходится гладить их по шерстке.
– Интернет – замечательный форум для дебатов, и демократии, и свободы слова, – продолжил Шюман немного высокопарно. – Но ответственность издателя за правильность публикуемых им данных несказанно важнее, чем несколько актеров, кривляющихся на этой арене. И по-моему, сейчас есть все основания спросить себя, действительно ли мы относимся к этой ответственности всерьез.
– Чего он, собственно, добивается? – спросил Вальтер.
– Переключить всеобщее внимание на что-то другое, я полагаю, – прошептала Берит.
– Поэтому я не далее как сегодня утром пообщался с представителями министерства юстиции относительно усиления ответственности обнародующих информацию лиц за ее достоверность. Свобода слова дело хорошее, но если человек высказывается публично, должна существовать возможность призвать его к ответу за лживые или неточные слова. Людей надо защищать от угроз и от оскорблений, и это касается в первую очередь не главных редакторов крупных газет, а молодежи на «Фейсбуке», в «Твиттере» и на других общественных форумах, а также некоторых полемистов, спортивных комментаторов и блогеров всех мастей… Это крайне важный вопрос для демократии.
