– Мы допрашивали одного человека относительно случая Виолы почти двадцать лет назад, – сказал комиссар. – У нас имелся свидетель, сосед, прогуливавшийся со своей собакой и видевший, как какой-то мужчина вышел из машины перед виллой Виолы в интересовавшую нас ночь. Как ему казалось, он запомнил номер автомобиля, но потом выяснилось, что это не так. У его владельца было железное алиби, он читал доклад о генной инженерии в Народном доме Сандвикена в тот вечер… Он по-прежнему живет в Тебю, я попросил тамошних коллег съездить и взять у него пробу ДНК завтра утром.
Нина кивнула. Если ДНК данного человека будет соответствовать митохондриальной ДНК из волоса или из какого-нибудь другого расследования, уже завершенного или продолжающегося, то это выяснится. Не обязательно будет что-то означать, но может стать и решающим.
– Ты связывалась с доктором Карареем сегодня? – спросил комиссар.
– Нет, – сказала Нина и почувствовала, как у нее покраснели щеки, об этом она забыла.
– Я разговаривал с ним после обеда, он дает мрачные прогнозы относительно Ингемара Лерберга. Он выживет, но его мозгу прилично досталось. Он сможет прожить еще много лет при квалифицированном уходе.
– Что будет с детьми? – спросила Нина и подумала об Исаке, талантливом мальчике, который громко рассказывал, когда рисовал.
– В Наке хорошо функционирует социальная служба, несмотря на настойчивые попытки Ингемара Лерберга прикрыть ее.
– Но кто позаботится о них?
– Их вроде бы разместили у одинокой женщины с двумя детьми подросткового возраста в трехкомнатной квартире в Фисксетре.
Нина посмотрела в окно, представила себе густонаселенный район. Пять детей в двух спальнях? Возможно, это даже хорошо. Или нет?
– Это, собственно, единственный вопрос, с которым Лербергу удалось преуспеть в своей социальной комиссии, – горько усмехнулся комиссар. – Новые критерии передачи детей в приемную семью. Любые могут предложить себя в качестве приемных родителей, но детей получает тот, кто просит меньше.
Шеф всем своим видом показывал, что разговор закончен. Нина кашлянула.
– Ну, – сказала она, – есть еще одно дело. Нельзя ли мне получить отдельный кабинет? Пожалуй, не сразу, но со временем?
– Тебе не нравится Джеспер?
Нина нервно заерзала на стуле:
– Да нет, но…
Комиссар улыбнулся ей.
– Хорошая работа по делу Лерберга, – сказал он. – Я рад, что тебе нравится здесь.
Комиссар снова повернулся к компьютеру. Нина встала и вышла в коридор. Там было тихо и пустынно. Она медленно направилась назад к своей комнате.
Пусто. На письменном столе чистота, стулья задвинуты.
В краткосрочной перспективе бесконечно тоскливо быть удачливым. Однообразно и скучно. Требуется всегда поступать правильно, а значит, необходимо все тщательно обдумывать, и в любом случае тебя будут преследовать страх и беспокойство, сомнение и разочарование. Успех – скучная вещь, поскольку ты постоянно как бы идешь по тонкому канату и стараешься не упасть, нельзя ни на мгновение расслабиться, приходится все время держать в напряжении мышцы, зрение.
Гораздо веселее лететь вниз в свободном падении, вращаться, кувыркаться, чувствовать, как ветер треплет тебе волосы на всем пути к земле, кружиться, кружиться.
А потом…
А потом?
Эпилог
Жилой район находился на северо-востоке Москвы. По прямой в тридцати пяти километрах от Кремля, но практически расстояние составляло много световых лет. Покрывавшая фасады здешних домов плитка кое-где отвалилась, отдав находившийся под ней бетон на расправу ветру и влаге. Серые коробки тянулись насколько хватало глаз, от самой железнодорожной станции вплоть до болот, все примерно одинаковые: девять этажей, восемь подъездов, четыре квартиры на каждой лестничной площадке. Вначале она несколько раз заблудилась. Ее жилище находилось в одном из домов в центре района, и дважды она чуть не вставила ключ в замок чужой квартиры, прежде чем поняла свою ошибку. Сейчас у нее не укладывалось в голове, как она могла так опростоволоситься. Каждый дом имел отличительные черты. У ее подъезда кафель обвалился целиком и полностью. Ее улица называлась Счастливой. Она чуть не запела старую известную песню, узнав, что это значит.
Она прекрасно знала, что ее будут искать повсюду. Повсюду, но только не здесь. У себя на задворках.
Немногим людям, которым довелось разговаривать с ней, было известно, что она приехала с Украины, что она учительница музыки Ирина из Киева и зарабатывает себе на хлеб, беря учеников. Она взяла на вооружение свой старый дефект речи, долгие годы тяжелого труда, потраченные на избавление от него, сейчас облегчили ей задачу. Она использовала ту же технику, только наоборот, благодаря чему ее контакты с соседями и продавцами в магазинах свелись к минимуму. Ей не раз приходилось наблюдать, как люди начинали нервничать из-за ее заикания, никто не мог разговаривать с ней достаточно долго, чтобы понять, насколько ограниченно ее знание русского языка, угадать явный иностранный акцент.
На самом деле она, естественно, не давала уроков. Она была таким слабым музыкантом, что сама вполне могла сойти за ученика, по крайней мере сначала. Однако, по ее мнению, соседи, кому она говорила о преподавании, вряд ли могли уличить ее во лжи. Сейчас она последовательно выбирала все более трудные пьесы: много Сати, Булеза, «Петрушку» Стравинского. Хотя «Ночной Гаспар» Мориса Равеля оказался ей не по зубам, однако усилия, потраченные на него, все равно доставили ей удовольствие.
Порой она просыпалась по ночам. Ей казалось, что она слышит дыхание Ингемара рядом с собой, чувствует запах Элизабет. В таких случаях боль накрывала, подобно второму одеялу, она дышала открытым ртом в темноте, задыхалась, запрокинув голову, пока родившийся в ее груди крик не вырывался наружу и не затихал.
Она взглянула на свое изображение в маленьком зеркале, висевшем над умывальником. Сильно накрашенные глаза, карие теперь. Линзы еще немного вызывали неприятные ощущения. Окулист обещал, что это пройдет, но пока его предсказания не сбылись. Короткие каштановые волосы. Надо признать, ей удалось свыкнуться и с ними тоже. Она повернулась в одну, потом в другую сторону, окинула взглядом свое худое упругое тело. Питаться только протеином оказалось проще, чем она представляла себе, а эффект получился сногсшибательный. Ей удалось сбросить пятнадцать килограммов за эти месяцы.
В соседней квартире жил драматург. Он не преуспел после перестройки и сегодня писал главным образом печальную лирику и пил слишком много водки. Он взял в привычку ужинать у нее, терпел ее заикание ради бесплатной еды.
– В раннем детстве я видела телепрограмму о женщине, которая исчезла, – рассказала она ему однажды. – Это было как раз, когда моя мама умерла. Она переместилась в мир иной, оставив меня одну, и я увидела программу о женщине, занимавшейся плохими делами не с теми людьми, которой из-за этого пришлось исчезнуть навсегда. Та история произвела на меня очень сильное впечатление. Эта женщина скопила кое-какие деньги втайне ото всех и спланировала все скрупулезно и тщательно. Заранее поменяла имя, обзавелась новым паспортом. Когда ей требовалось перемещаться среди людей так, чтобы на нее никто не обращал внимания, она покрывала голову платком на манер мусульманских женщин. Купила подержанный автомобиль и заплатила наличными, но так и не переоформила документы на себя, как на нового владельца. Привезла деньги заранее и спрятала их в машине. Среди ночи она покинула родной дом, на своем подержанном автомобиле пересекла границу в районе Хапаранды, а потом, проехав всю Финляндию, достигла русской границы раньше, чем кто-то успел хватиться ее. Пограничники были голодные и усталые, а у нее нашлось так много долларов для них, что ее пропустили, не внеся ни в какой регистр, и в результате она оказалась в Москве. Она бросила свою старую жизнь и сбежала, ни разу не оглянувшись. Кто-то может назвать ее бессердечной, сказать, что она обманула своих близких, но у нее не оставалось выбора. Если бы она не уехала, ее убили бы самым жутким способом…
